Корабль вздрогнул под ударом особенно мощной волны. Река подпрыгнула и хлестнула по окнам.

Замедлив на мгновение ход, «Морской волк» снова рванулся вперед. Все ближе и ближе к месту назначения. К Колдуну. К истоку.

Вечер они провели раздельно. Каждый пытался пережить шторм на свой лад.

Арман Гамаш натолкнулся на Клару в мужской каюте, так называемой адмиральской. Она принесла суп с хлебом Шартрану, который все еще спал на узкой койке. В тарелке мало что осталось – большую часть Клара расплескала по пути.

Шторм разгулялся в полную силу. Стихия трепала корабль. Швыряла его из стороны в сторону, и людей внутри без всякого предупреждения кидало то на одну стену, то на другую.

– Я и сам пришел посмотреть, как он. Жив? – прошептал Гамаш, держась за дверной косяк.

– Да. Просто сильный приступ морской болезни.

Клара положила хлеб на прикроватный столик, но тарелку решила не оставлять – бесполезно, она все равно окажется на полу. Или на Шартране.

Она встала, но прежде пощупала лоб Шартрана. На ощупь он напоминал треску, а по виду – нижнее белье. Прогресс. Она положила свою большую руку ему на грудь. На одно мгновение.

Они оставили его и пошли обратно в кают-компанию. Река превратилась в бурлящую пену. Палуба была залита водой.

Клара выбрала скамью возле окна, и Гамаш сел рядом с ней, как они делали каждое утро в Трех Соснах. Словно незнакомые люди в ожидании автобуса.

На коленях у Клары лежали альбом для зарисовок и коробочка с карандашами, но она не открывала их.

– Вы собирались рисовать? – спросил Гамаш.

– Нет. Просто с ними я чувствую себя в большей безопасности.

Она потирала пальцем металлическую коробочку с карандашами, словно четки. А альбом держала, как Библию.

Волна ударила в окно, и они отпрянули. Но плексиглас выдержал. Некоторое время они сидели молча. Морякам, пережившим шторм, хорошо известно такое напряженное молчание.

Гамаш посмотрел на Клару в профиль, пока она наблюдала за волнами, которые налетали на берег. Напрыгивали на скалы. Подтачивали их. Полировали.

Ее взгляд был спокоен и сосредоточен. Впитывал все до мельчайших подробностей. Каждую деталь физического и метафизического мира.

– Это какая-то особая жестокость, правда? – заметила она, не отрывая глаз от берега. – Использовать искусство для убийства.

– Я сталкивался с вещами и похуже, – возразил Гамаш.

Теперь уже Клара посмотрела на него в профиль. Она ему верила.

– Я имею в виду, использовать то, что вы любите, против вас, – сказала она.

– Я вас понял, – ответил он.

«Морской волк» свалился с высокой волны и задрожал, их обоих бросило вперед, но они успели ухватиться кто за что, чтобы не упасть со скамьи.

– Трус, – изрекла Клара.

– Вы о чем?

– О Нормане. Он трус. Он боялся увидеть то, что сделал. Не хотел видеть этого. Он мог подсыпать асбестовый порошок, отправить его по почте и продолжать жить дальше. Это трусость.

– Большинство убийств – следствие трусости, – сказал Гамаш. – Их совершают слабые люди или сильные люди в момент слабости. Но почти никогда убийство не бывает смелым поступком.

– Почти никогда?

Гамаш не ответил.

Клара вытащила из кармана таблетки от кашля и положила на скамью между ними.

– Есть ли такой человек, которого вы убили бы, если бы это можно было сделать на расстоянии, не видя? – спросила она. – Если бы вы могли нажать вот сюда, – она показала на пакетик таблеток, – и ваш враг умер бы. Вы бы сделали это?

Гамаш уставился на маленький белый квадратик.

– А вы? – спросил он, снова поднимая взгляд.

– Ой, много кого и каждый день. Мирну сегодня утром, когда она задержалась в ванной…

– У вас есть ванная?

– Я говорю метафорически, – сказала Клара и поспешила дальше, оставив Гамаша в некотором недоумении касательно ванных. – Рут. Художественных критиков. Оливье, когда он дает мне слишком маленький круассан. Рут. Галеристов, которые уделяют больше внимания другим художникам.

– Рут.

– И ее тоже, – согласилась Клара.

– А у вас возникло бы искушение нажать на эти таблетки, чтобы убить Питера?

– Убить его? Были времена, когда мне хотелось, чтобы он исчез, – призналась она. – Не просто из Трех Сосен, а исчез вообще. Чтобы я перестала о нем думать. Перестала надеяться и, может быть, перестала его ненавидеть. Или любить. Если бы он исчез, я бы смогла. Может быть.

– Но на самом деле вы не желали ему смерти, – сказал Гамаш. – Вы просто хотели, чтобы прекратилась боль.

Клара бросила взгляд на упаковку, лежащую на скамье.

– Были времена, когда я желала ему смерти. Желала и боялась. Это был бы ужасный конец нашей совместной жизни. Но по крайней мере, конец бы наступил.

Она посмотрела на палубу, блестящую от воды. На металлический корпус корабля. На вздыбившиеся волны и пустынный берег за ними.

Так не похоже на надежную, тихую деревню. На их дом. На их мастерские и их сад с двумя креслами и множеством кругов от чашек на подлокотниках.

Клара заставляла себя думать об этом как о «ее» доме. Называть его в разговорах «моим» домом. Но это было не так. Это был их дом. Наполненный ими.

Ей так не хватало Питера, что она боялась умереть от тоски.

И ей необходимо было знать, что чувствует он.

Она не сомневалась, что уже получила ответ. Молчание Питера говорило само за себя. Одного его отсутствия было бы достаточно. Но ей этого не хватало. Ей хотелось услышать ответ из его уст.

Неужели он разлюбил ее? Неужели он оставил ее и Три Сосны и обосновался где-то в другом месте?

Нет, этот сукин сын так просто от нее не уйдет. Пусть-ка сначала посмотрит ей в лицо.

Дорогой, любимый Питер. Они должны взглянуть друг другу в глаза. И сказать друг другу правду. А после она сможет вернуться домой.

Гамаш поднялся и осторожно подошел к окну. Он долго стоял, глядя через стекло и держась за раму, чтобы устоять на ногах при безумной качке судна.

– Вы можете подойти ко мне?

– Не уверена, – сказала она и прыгнула к нему в промежутке между двумя волнами.

Он ухватил ее большой надежной рукой за спину, практически прижав к окну.

– Видите ту бухточку?

– Да.

– Это и есть Могилы.

Клара вцепилась в раму и обвела взглядом бухту, которую следовало бы защитить волноломами, потому что без них она превратилась в хаос водоворотов и вихрей. Движение там в корне отличалось от неумолимых волн, накатывавших на корабль. В бухте вода двигалась так, будто под поверхностью корчилось и вертелось какое-то гигантское животное.