– А… Прости, если ты не утонула, как ты сюда попала? И ещё, в том слове о плачущем камне, что люди передавали, сказано было, что ты стала камнем из-за предательства.

Аксинья только попротнее закуталась в зипун, плакать уже не стала, зато сумела рассказать, что сестра позавидовала ей, заманила на остров, и бросила. – Дожила до осени, думала, что уже конец мне пришел, вышла на берег, и словно уснула, только снилось, что во сне я плачу и плачу, почему-то двинуться с места не могу, и проснуться сил нет.

– Так ты… Ты не знаешь, что… – Миха просто выговорить это не мог!

– Что Красава с Игнатом поженились? Знаю. Мне птицы сказали. Тут такой странный остров, – она оглянулась на деревья, стоящие за её спиной. – Птицы разговаривают.

– У нас тут и не такое бывает! – облегченно выдохнул Миха, но тут же снова посерьёзнел. – И что? Куда тебя отвезти?

– Давно? – cовсем тихо спросила Аксинья, но он услышал и понял.

– До тумана три года минуло, как они поженились. Он всего-то месяц подождал, чтобы с этой гадиной уговориться! – Миха скрипнул зубами. Аксинью он увидел первый раз давным-давно, на ярмарке, ещё девчонкой, и так она ему понравилась, что он специально увязывался с мужиками на берег к её деревне. А когда вырос, всё мечтал… Да вот только батька его утонул, мать одна билась. И Миха стал ей помогать. Только вот из бедности выбраться не выходило, а кто за бедняка замуж дочку-красавицу отдаст? Как услышал он, что просватали Аксинью, места себе не находил, да что уж поделать-то было? А вместо свадьбы принесла молва страшную весть. Сколько же он тогда плавал, искал её!

– Хоть похоронить по-людски! – он грёб до изнеможения, обыскивая все места, куда течение выносило утопленников. Но так и не нашел, зато знал, что ищет он один… Ни жених, ни родители не стали очень уж стараться.

– И дети у них уже, – сказал Миха, помотав головой, чтобы уж разом всё страшное для неё высказать.

– Так, значит, – сказала, словно камень в воду уронила. Надолго замолчала, а потом подняла глаза. – Миха, нельзя мне туда возвращаться. Понимаешь? Отвези меня в свою деревню. Пойду по людям, наймусь куда-нибудь. Нет мне больше там места, – она мотнула головой в сторону родного берега, которого и не видно было.

– Аксинья, да я же… – Миха-то думал, что самое трудное он уже сказал, а вот поди ж ты! – Я ж искал тебя всё время. Я всегда хотел… Только не осмеливался к батюшке твоему идти. Пойдёшь за меня? – он выговорил и замер.

– Зачем я тебе? У меня сердце словно замёрзло. Только больно очень, – Аксинья едва глаза подняла, да и снова отвела в сторону. – Знаю, пожалел ты меня, спасибо.

И тут-то уж Миха не выдержал. Всё и рассказал, и про то, как влюбился, и как мечтал о ней, и как мучился, когда узнал, что она за другого просватана, и как едва рассудка не лишился, услышав, что утонула она, и разыскивал. – А услышал, что есть такой камень – девица плачущая, словно в сердце кто толкнул! Как только лёд растаял, я сюда приплыл. И ты вернулась. А что сердце болит, так оно ж живое!

– Вот кто бы мог представить, что парень-то оказывается, в неё влюблён был и забыть не мог! Не то, что этот… Жених её, – удивлялась Жаруся, беззастенчиво подглядывая за людьми на берегу. -Ну, наконец-то девушке повезло! – она подтолкнула засмотревшегося Баюна. – Давай приданое!

Она кивнула Катерине, которая вытащила из-под лап Кота увесистый мешочек с серебром и передала ей. Жаруся, обернувшись в голубку, ловко подхватила кошель коготками. – Люблю, когда всё хорошо заканчивается! – пискнула она, и порхнула к лодке, метко уронив кошель на колени Аксиньи и крикнув:

– Приданое невесте!

Челнок отплывал от Ключевого острова, а из-за деревьев вслед ему улыбалась сказочница.

– Ну, как же я люблю, когда сказка так славно заканчивается! – мурлыкал довольный Баюн, подсматривая за Михой и Аксиньей в блюдечко. Зеркало у него отобрала Жаруся и сидела на спинке стула, глядя в зеркальную поверхность и довольно кивая изящной головкой.

– Вот до чего удивительно! У этого Михи, даже матушка приятная! Такая не будет невестку обижать, – щебетала она, наблюдая, как мать Михи, всплёскивает руками и обнимает страшно смущенную Аксинью, и только потом переводит взгляд на кошель с деньгами. – Ну, теперь заживут и спокойно и благополучно. Девонька хорошая, и парень – чистое золото! Не то, что тот, как там его… Игнат!

– А тот балованный очень уж. Родители зажиточные, вот и сынка воспитали не так чтобы хорошо, – покивал головой Баюн, глядя в блюдце на сытого, полноватого Игната, покрикивающего на работников во дворе свого дома. – Красава, и правда, на Аксинью похожа, только у той глаза как васильки, а у этой – тёмные как омуты, – покачал он головой. – Я тоже не верю, как и ты, радость моя, что для Красавы эта история закончена, но про это не нам голову ломать!

Катерина сейчас редко видела Гуслика. Смешной недотёпа был занят. У него появилась любимая жена, и ему ни до чего не было дела! Правда, до поры до времени.

– Гусличек! Как я рада тебя видеть! У тебя всё хорошо? А то, ты какой-то расстроенный… – Катерина улыбнулась смешному Гуслику.

– Пойдём со мной! Пожалуйста! Мне очень-очень нужно! Пошли! – Гуслик больше ничего не говорил, сколько его Катя не спрашивала, качал головой, и неуклюже переваливаясь, спешил по заросшей молоденькой травкой тропке. А дойдя до заводи, он повернулся к Кате и попросил её стать лебедушкой.

– Зачем?

– Прошу тебя, это очень-очень важно для меня! – Гуслик был непривычно серьёзен.

Катерина пожала плечами и через миг стала белой небольшой лебедушкой, решив, что он хочет ей или гнездо показать, или к Летице проводить. Она не успела обернуться на шорох, когда на её голову опустилась плотная ткань.

– Гуслик! Ай!

Очнулась в незнакомом месте. Дёрнулась, и поняла, что пошевелиться не может. Открыла глаза.

– Что это? Клетка?

– А! Очухалася, вот и славно! Вот и хорошо, девка! – Яга довольно потирала руки. – Замечательно вышло-то как! Да ты глазками-то не сверкай. Ишь ты… Я вот чего тута решила… Ты много чего могёшь, но не када ты птичка! А за клеточку не серчай, не серчай! Это чтоб ты не сбёгла! Я ж выпущу, ты только медку моего выпей, и я сразу выпущу! А! Какой медок? Особый! Он с приворотным зальем! Сразу говорю, потому как на сказочницу подействует, только если она сама, своей волей хлебнёт, зная, что пьёт! А! Ты хотишь сказать, шо ни за шо? – верно расшифровала Яга шипение лебедушки. – Так если денька три не попьёшь ничё, кудыж ты денесси… – мерзкая старуха захихикала. – Иии, девка, и не глазей за окошко! Нихто тебя туточки не найдёть! Мы в таком месте… Не видать его в зеркалах и в блюде Баюновом тож! Так что выпей медку сразу! Не хотишь? Ну, тада я погожу. Мне-то торопиться некуда! А! Хотишь сужанного свого увидать? Конечно, хотишь! Только вот зеркальце моё у тебя! Ну, ничё, я за то золото, что за тебя дают, себе новое куплю, да и не одно! Ну, ниче, утешься! Царевич хоть куда! Красавец! – ведьма захихикала. – А! Я тебе сказать забыла. Запамятовала! Мы в таком местечке забавном, что твои-то сюды и пройти не могут! Даже если найдут, не смогут! Тут сон-трава вокруг произрастает! Прилетят, и уснут! А коли их отсель не достать, так и не проснутся! Вишь, у нас-то с тобою, девка, вся избушка синецветом увешена!– Катерина и синецвет увидела, действительно, все стены завешаны пучками, и слышала, что проклятая бабка говорит правду! Она закрыла глаза и сунула голову под крыло.