утром (21 июня нового стиля) в восемь с половиной часов распространилась весть, что король, королева, дофин, ее высочество дочь короля и принцесса Елизавета удалились ночью и их не нашли во дворце. Тотчас же г. мэр и г. де Лафайет отправились туда, и факт этот был удостоверен.

В 9 часов была поднята тревога: из пушек, установленных на Новом мосту, дали залп, ударили в набат, забили общий сбор, и вся Национальная гвардия была поставлена на ноги… В продолжение вчерашнего дня несколько раз распространялись слухи об аресте короля, однако они тотчас опровергались, но в девять часов вечера в зал Национального собрания вошел курьер и передал председателю несколько писем, которые и были зачитаны. Они извещали, что король и его семья арестованы в Варенне, небольшом местечке в 7 или 8 милях от люксембургской границы. Я прилагаю «Postillon par Calais» № 477 с сообщениями о сделанных предложениях и вынесенных декретах, касающихся этого важного события…» В «Приложении к донесению от 23 июня 1791 г.» говорилось: «Взрыв, который я предчувствовал, разразился скорее, чем я предполагал. План содействия выезду короля из дворца со всей королевской семьей был задуман и выполнен очень умно и в большой тайне, но не увенчался успехом. Монарх был арестован в двух милях от границы и препровожден в Мец; можно только содрогаться при мысли о несчастьях, которые грозят королевской семье, особенно королеве, рискующей стать жертвой жестокого и кровожадного народа.

Я намеревался направить эстафету, чтобы возможно скорее довести до сведения императрицы о событии такой большой важности; но бюро почт постановило с некоторого времени не отправлять эстафет, и я пришел к решению направить эту депешу обычным путем – графу Румянцеву во Франкфурт-на-Майне, с просьбой немедленно передать ее далее эстафетой…» (Там же. С. 462).

И. Симолин видел, с какой тщательностью велось расследование о побеге короля и его семейства. Оказалось, что король предъявил в дороге паспорт на имя госпожи Корф, отправлявшейся во Франкфурт с двумя детьми, лакеем, тремя слугами и горничной, паспорт был подписан министром иностранных дел графом де Монмореном, Мария-Антуанетта скрывалась под именем горничной. Приведенный под конвоем министр тут же дал необходимые объяснения собранию, но разъяренный народ, услышав о причастности министра к бегству короля, тут же помчался к его дому, вместе с народом к дому прибыли отряды Национальной гвардии, чтобы защитить дом от разграбления.

Как только король и его семейство вернулись после неудачного бегства в Париж и остановились во дворце Тюильри, комиссары, которые сопровождали короля, пришли на заседание собрания и доложили подробности ареста короля и его возвращения в Париж. Собрание тут же приняло решение охрану короля и его семейства возложить на главнокомандующего парижской Национальной гвардией, допросить короля и королеву об отъезде из Парижа. Один из депутатов заметил, что особа короля, если следовать указаниям конституции, священна и неприкосновенна, а принятый декрет превращает его в пленника. Возникло щекотливое и затруднительное положение – о дальнейших формах управления государства. Одна из газет предложила упразднить королевскую власть и заменить ее республиканской формой правления. Высказывались и другие предложения.

После бегства короля и его возвращения, не умолкали разговоры и в Национальном собрании, и на площадях Парижа, что маркиз де Лафайет был пособником этого бегства. Не только современники в это верили, но даже и историки склонялись, по существу, к этому же мнению. Дантон просто требовал казнить маркиза за предательство национальных интересов. Но даже легкое исследование вопроса убедило всех современников, что маркиз де Лафайет не имел к этому случаю никакого отношения, о чем свидетельствовали участники бегства в своих мемуарах.

1 февраля 1792 года королева Мария-Антуанетта писала Екатерине II:

«Государыня и сестра моя, участие, в котором ваше величество соизволили нас заверить, явилось большим утешением в нашем горе; не желая, чтобы что-либо в нашем поведении оставалось скрытым от вас, мы выразили пожелание, чтобы г. Симолин, ваш посланник, взял на себя выполнение одного очень деликатного поручения, требующего столько же осторожности, сколько и соблюдения тайны.

Мы не можем отказаться от мысли, что император (Австрии. – В. П.) был введен в заблуждение ложными сообщениями как о наших личных чувствах, так и об истинном положении вещей здесь; нам хотелось, чтобы кто-нибудь вывел его из этого заблуждения. Готовность и искренность, с которыми г. Симолин принял это наше предложение, позволили нам признать в нем верного слугу вашего величества. А в чьи же руки могли бы мы с большей уверенностью передать наши самые насущные интересы, как не в ваши, государыня, и как не в руки одного из ваших министров, отличающегося осторожностью и мудростью, который был всему очевидцем и мог с самого начала революции составить себе обо всем беспристрастное суждение и который выказывал лично нам при всех обстоятельствах участие и преданность.

Если его путешествие не нарушает интересов службы вашего величества, то король и я, мы желали бы, чтобы вы одобрили нашу мысль и в этом нашем поступке соблаговолили видеть свидетельство полного нашего к вам доверия.

Ваше величество всегда вызывали наше восхищение, теперь же мы привязаны к вам более тесными узами и более нежными чувствами дружбы и признательности».

2. Французская королева Мария-Антуанетта

«Я имела случай увидеться с г. Симолиным и сочла своим долгом поставить его в известность о том, что однажды уже писала вашему величеству; надеюсь, что этот знак моего доверия к нему не вызовет с вашей стороны неодобрения…»

Тут же Мария-Антуанетта написала письмо своему брату, императору Леопольду, где рекомендует И. Симолина как верного и правдивого человека, уверяет, что его рассказ поведает об истинном положении, в котором оказалось королевское семейство во Франции.

И. Симолин, получив отпуск, отправился с письмами Марии-Антуанетты в Вену, вручил письмо императору и передал письмо королевы Екатерине II князю Д.М. Голицыну, который дипломатической почтой отправил его в Петербург.

После взятия и разгрома Бастилии появились первые эмигранты. Граф Артуа сначала нашел убежище в Турине, у своего тестя, но вскоре обосновался в германском городке Кобленце. Сюда же прибыло много французских эмигрантских семейств. Не только граф Артуа, но и принц Людовик-Жозеф де Бурбон, принц Конде, генералы и офицеры монархической армии; на собственные средства принц сформировал отряд эмигрантов, куда вливались генералы и офицеры королевской армии, который позже принимал участие в составе австро-прусской интервенции во Францию в 1792 году.

А в начале 90-х годов руководство эмиграции вело переговоры с иностранными державами о вмешательстве во французские дела. Все понимали, что Людовик XVI, добросердечный, но слабовольный и бесхарактерный, в полном подчинении