разрушением.’

В этом нет никакого "могущества", думал мистер Браун, сам наблюдая за кинохроникой, потому что ему нравилось время от времени посещать местный кинотеатр. Будет война. Вопрос только в том, когда.

Помня об этом, а также сознавая вечную истину, что все войны начинаются старыми, но ведутся молодыми, мистер Браун искал свежей крови, которая потребуется его службе, как только начнутся военные действия. И судя по всему, что он слышал, Шафран Кортни была именно тем, кого он искал.

Когда из здания экономического факультета Оксфордского университета высыпала толпа студентов, небольшая группа остановилась у ряда велосипедов, прислоненных к стене снаружи. Молодой человек окликнул одну из немногих женщин, вышедших с лекции на тему "Неоклассическая парадигма Маршалла и Пигу": Увидимся сегодня в библиотеке?’

Шафран остановилась и улыбнулась своему другу Квентину Эдери. Несмотря на то, что голос и манеры у него были как у настоящего Берти Вустера, Эдери на самом деле был невероятно интеллигентным школьником из скромного дома в Уэст-Мидлендском городке Дадли. Он получил стипендию в новом колледже и не скрывал, что когда-нибудь станет канцлером казначейства в лейбористском правительстве.

‘Мне очень жаль, но я не могу, - ответила Шафран. - Мэннерс хочет поговорить со мной о моем эссе. Он предложил обсудить это за чаем с пышками.’

- Хм ... звучит подозрительно. Тебе лучше быть осторожнее. Когда мужчина предлагает девушке горячую, намазанную маслом пышку, это верная прелюдия к действию.’

Шафран рассмеялась. ‘Вряд ли Мэннерс станет приставать ко мне. Я вообще не думаю, что я в его вкусе.’

- Справедливое замечание. Надо сказать, что он не дамский угодник. В таком случае, я думаю, он предпримет последнюю отчаянную попытку вытряхнуть вас из вашей абсурдной, устаревшей веры в будущее капитализма и поставить вас на социалистический путь праведности.’

‘Я думаю, это ближе к истине. В своем эссе я не согласилась с Кейнсом и предположила, что экономический рост можно было бы стимулировать более эффективно, если бы правительства облегчали частным компаниям поиск кредитов, а не тратили ресурсы на неэффективные государственные расходы.’

- Боже мой, Кортни, иногда я понимаю, что за этим прекрасным фасадом скрывается разум барона-разбойника, чье единственное желание - еще глубже втаптывать носы бедняков в грязь.’

- А ты, дорогой Квентин, просто хочешь быть советским комиссаром и говорить людям, что для них хорошо. Но поскольку я действительно видел, как можно сохранить рабочие места и повысить заработную плату, если фундаментально здоровые компании могут быть спасены от банкротства во время экономического коллапса простым способом предоставления доступа к кредитам, позволяя им продолжать торговать, пока они не смогут снова процветать под своим собственным паром, я думаю, что бедным было бы лучше при моей системе.’

- Желаю удачи в том, чтобы убедить в этом Мэннерса. Он поклоняется земле, по которой ступает Джон Мейнард Кейнс. В любом случае, мне пора...

Шафран смотрела, как ее друг крутит педали вниз по дороге, и думала о том, как странно, что можно так сильно любить кого-то и так сильно с ним не соглашаться. Квентин Эдери хотел создать совершенно новое общество, в котором такие люди, как она, больше не будут пользоваться привилегиями богатства и владения, а обычные мужчины и женщины, как и люди, с которыми он вырос, получат свою справедливую долю процветания, ради которого они трудились. В принципе, Шафран вряд ли могла поспорить с этим утверждением: она вряд ли могла сказать, что верит в несправедливые акции. Но в душе она была африканкой, привыкшей к миру хищников и жертв, в котором жизнь была вечным состязанием за выживание, и сильнейший всегда выходил на первое место. Поэтому, как бы ей ни нравилась идея о том, что все живут в мире и делят все поровну, она просто не могла поверить, что это когда-нибудь сработает на практике. Поэтому ее идеалы были направлены на то, чтобы работать с зерном человеческой природы, принимая человека как конкурентоспособное, но также и подверженное ошибкам животное, которым он был, и делая лучшее из того, что иногда должно было быть плохим бизнесом.

Она мысленно репетировала этот спор, размышляя, как убедить доктора Джереми Мэннерса, блестящего Дона, который руководил ее курсом экономики, пока шла от Нью-колледж-Лейн к самому колледжу, мимо сторожки привратника и во двор. На город опускались сумерки, и огни в часовне колледжа горели, освещая средневековые витражи, как серия ярких цветных фонарей, пока Шафран шла по дорожке вокруг овальной лужайки в центре двора, пока не подошла к арке в дальнем конце. Она прошла под ней и вошла в Садовый дворик, названный так потому, что он был открыт с одной стороны и выходил на сады, которые были одной из славных достопримечательностей Оксфорда. Будь сейчас летний полдень, она могла бы выглянуть из окна "доктора Мэннерса" на огромную лужайку (по которой, в отличие от лужайки перед домом, разрешалось гулять студентам вроде Шафран), на увенчанный деревьями холмик, стоявший в углу сада, и на древние городские стены, окружавшие все пространство, с великолепными травянистыми бордюрами у их основания, которые давали яркий цвет, когда их кусты и цветы были в полном цвету.

Однако сейчас было не время для цветов. Это было время прохладных, влажных вечеров, и единственное, что заставляло Шафран быстрее всего спускаться по тропинке и подниматься по лестнице в комнаты второго этажа, была мысль о горячем огне, дымящейся чашке чая и, да, только что поджаренной пышке.

Она постучала в тяжелую дубовую дверь и услышала голос своего наставника: «Проходите!»

Она вошла в большую комнату, уставленную книжными полками и заваленную книгами, как открытыми, так и закрытыми, разнообразными журналами и научными работами, листами бумаги, исписанными студенческим почерком или собственноручно напечатанными Мэннерсом, и вставленными в рамки фотографиями самого Мэннерса, его друзей, коллег по университету и случайных политиков, обращавшихся к нему за советом по экономической политике.

Сам Мэннерс был высоким, довольно грузным мужчиной лет сорока с небольшим, с непослушной копной рыжих волос, постепенно седеющих на висках. На нем были мешковатые твидовые брюки и аранский свитер, из-под которого виднелись рубашка и галстук.

- Ах, Шафран, как хорошо, что ты присоединилась к нам, - сказал Мэннерс, и только тогда Шафран заметила, что в комнате есть еще один человек, сидящий так тихо в одном из кресел, расставленных Мэннерсом вокруг камина, что он, казалось, вообще не присутствовал. Он был невысокого роста, худощавого телосложения, в