Обычно глаза у него такие грустные — ведь под израильскими бомбами погибли его сестры.

Светловолосую Лару Абу Гуш ведет под руку один из моих знакомых чертенят. Как легко и грациозно она идет!

Салах танцует с казашкой Айгуль. На ней национальный костюм. Ну, а он, вечно занятый, всегда чем-то озабоченный, конечно же, не успел подготовиться к карнавалу. Но Салах не был бы Салахом, если бы не сумел выйти из любого положения. К своему обычному костюму он добавил лишь одну деталь: на курчавые волосы надел чалму из полотенца — и вмиг преобразился в индийского раджу. А как кокетливо улыбается ему Айгуль!.. Как видны сегодня все их маленькие секреты. А вот кого не узнать, так это Фатин! Любая восточная красавица могла бы ей позавидовать. Маленькая Тахани Идрис, как взрослая, гордо вальсирует с Бурханом. Он поддерживает ее за талию одной рукой. Другая, перебитая прикладом, еще не зажила… На время забыты раны, боль, слезы, бомбежки, кровь. Дети танцуют, веселятся, звонко смеются.

Но кончаются и самые счастливые праздники. Вот затихли звуки прощального вальса. Погасли фонари. Смолкла музыка… Бал окончен.

Марван Абу Гуш идет в спальный корпус пожелать спокойной ночи своей маленькой двоюродной сестре. Я — за ним. Мне хочется поговорить с палестинцами, расспросить их, узнать, понравился ли им карнавал. Марван нежно целует девочку. А я вдруг замечаю ревниво-печальный взгляд Тахани; вот и слеза скатилась на подушку. Она что-то шепчет своей подруге горячо, нетерпеливо. Лара тихо подсказывает мне:

— Она просит вас поцеловать ее и пожелать спокойной ночи. Мама всегда целовала ее на ночь.

Я склонилась над Тахани. Как много может сказать человеческий взгляд!

Я нежно поцеловала ее в глаза, как когда-то целовала на сон грядущий маленькую дочь. Детская кожа ее была такой же шелковистой, волосы пахли ромашкой и чебрецом. Но что это? С другой кровати, рядом, на меня смотрят, да не просто смотрят — зовут к себе глаза Вафы, такие же ревниво-печальные, как у Тахани. Еще грустнее и печальнее. Я молча поцеловала и эти глаза. Потом — другие.

И тут опять не выдержала добрая Тахани. Она поднялась с постели, что-то сказала Ларе, а Лара — мне:

— Целуйте всех…

Перецеловав половину палаты, я спросила Лару:

— Может, хватит?

Но она весело скомандовала:

— Всех, всех, всех… Мамы когда-то их всех целовали на ночь.

Я перецеловала 25 пар глаз, щек, носов. И все они одинаково пахли детством. Кто-то из больших поэтов сказал, что жизнь человеческая состоит из нескольких счастливых мгновений.

В эту ночь я пережила одно из них…

Вернувшись к себе, я долго не могла уснуть — все думала о палестинских ребятах, так безмятежно спавших сейчас в своих теплых постелях.

О детях, которые никогда не видели своей родины. Как трагичны эти слова!

Новелла одиннадцатая

ЭТО — ПИРРОВА ПОБЕДА

Новаль Кнедер и Халида Абу Рашид — двадцатилетние палестинки. Они тоже никогда не видели своей родины. Глядя на них, я часто ловила себя на мысли, что эти девушки кажутся мне сестрами. Что же роднило их? Быть может, пестрые палестинские платки — хатты? Нет. Их носили многие. Пожалуй, глаза, глубокие, темные, переполненные неизбывной скорбью. Заглянув хоть раз в такие глаза, понимаешь, как много на земле печали.

…Автобус плавно раскачивался на рессорах. Мы ехали по Белогорскому району Крымской области. Остались позади радость встреч, тепло рукопожатий. Халида сидела, печально глядя в окно, на лиловые холмы и горы, греющихся на солнце ящериц.

Вот мимо проплыл памятник. Скорбь застывших в мраморе фигур ясна и понятна без слов. Халида попросила шофера остановить машину. Взяв цветы, что лежали у нее на коленях, она спрыгнула на землю, пошла к памятнику погибшим воинам. Чем ближе, тем величественней и торжественней ее осанка. Оправила платок. Положила цветы к подножию. Но не ушла. Стоит долго, скорбно склонив голову. О чем она думает? Кого вспоминает?

Я взглянула на Новаль. Девушка поняла мой немой вопрос и прошептала чуть слышно:

— В Бейруте погиб ее друг. Платок — это траур. Как и у меня по брату. Друг был высокий, красивый. Он умер у нее на руках. Погибают лучшие… И памятников им у нас еще нет. Эти цветы она подарила не только вашим солдатам, но и ему, своему другу.

Когда Халида Абу-Рашид вернулась в автобус, лицо ее было бледно, меж бровей залегла суровая складка.

Впереди был еще один обелиск. Она и там остановила автобус, попросила цветы у подруг и отнесла их на братскую могилу.

Новаль снова заговорила:

— Он был студент, как и она, очень любил Халиду. Когда началась осада Бейрута, сразу ушел воевать. Стал минометчиком. Она всегда была рядом — подносила боеприпасы… Когда его убили, Халида заменила его у миномета.

«Боже мой! — подумала я. — Эта худышка — тоже боец? Такая хрупкая, беззащитная!» Не удержавшись, спросила:

— Неужели вам не страшно?

Новаль заговорила быстро, взволнованно. Переводчица еле поспевала за ней:

— Мы уже привыкли. Нам не страшно, со временем страх исчезает, остается только ненависть к врагу. А в бою это главное… Мы не спали сутками. Израильтяне бросали в бой новые резервы, нас же некому было сменить. Но ненависть к захватчикам придавала нам силы и мужество. Наши враги — не победители. Их победа — пиррова победа. Организация освобождения Палестины не разбита. Отход ООП из Бейрута был почетным — шла армия, вооруженная, в своей униформе, со своими знаменами.

Прекрасные глаза Новаль гордо сверкнули.

— Да, мы вышли из Бейрута непобежденными, мы одержали там политическую победу. Против стотысячной израильской армии, против их танков, бронетранспортеров, всей авиации и военно-морского флота воевали люди, у которых были только гранатометы и личное оружие. Полубезоружные против шариковых, кассетных, вакуумных бомб и фосфорных снарядов. Только 4 августа на Западный Бейрут было обрушено 185 тысяч бомб и снарядов, и тем не менее Бейрут держался 69 дней.

Нелегко далась нам победа. Нет ни одной палестинской семьи, которая не пострадала бы от агрессора. Но об арабах не зря говорят: крепок, как дамасская сталь. Мы победим! А потом вернемся на землю Палестины и на ней поставим памятники всем, кто погиб в этой кровавой бойне.

Новелла двенадцатая

МАШЕНЬКА

Палестинцы только что вернулись из экскурсии по Ялте. На вопрос, что ей больше всего понравилось, Тахани Идрис, захлопав в ладоши, восторженно выпалила:

— Машенька! — и тут же добавила: —