души. У вас, наверное, теперь другой отряд, другие ребята. Вы их любите так же, как нас. Но мне почему-то кажется, что нас вы любили все-таки больше всех. Всеми помыслами я еще с вами. Часто вспоминаю палестинцев. Когда читаю газеты, все смотрю, нет ли там чего-нибудь о положении в Ливане. Как-то по-новому воспринимается все теперь. Какие мужественные ребята. До сих пор звучит в ушах их гимн. Как они там сейчас? Что их ждет в будущем? Чего бы я только не отдала, лишь бы на земле всегда был мир. Почему на свете существует такая несправедливость? И я часто думаю теперь о наших ребятах, и о себе, конечно. Как счастливо, в каком достатке живем мы, в то время как там такие же, как мы, дети мучаются, голодают, гибнут под бомбами. Не могу теперь об этом не думать. До свидания, дорогие. Счастья вам, успехов. До встречи.

Всегда любящая и не забывающая вас никогда

Наташа Никитина.

Латвия, Даугавпилс».

Получив письмо, Маша снова вспомнила Акрама Куси.

Однажды в их отряде проходил конкурс бальных танцев. Акрам должен был танцевать с Наташей Никитиной. И вдруг — исчез. Наташа надела бальное платье, ждет, волнуется, а его все нет и нет. Пошли искать. Он был в корпусе — сидел одиноко на своей кровати. Оказывается, передумал выступать. Наташа даже расплакалась от обиды и огорчения. А он объяснил ей все искренне и просто:

— Ты слишком хороша в этом платье, — сказал он грустно. — Я бы все тебе испортил. Мое скромное сафари никак не подходит сегодня к тебе.

— Сказал бы раньше, — возразила Наташа, — мы бы тебе что-нибудь подобрали.

Акрам печально покачал головой:

— Я боец, Наташа, и не имею права снимать сафари. И не должен так беззаботно смеяться и радоваться, как ты. И не имею права ходить на бал.

Долго просидели они в тот вечер втроем. Как откровенен, как искренен был с ними Акрам!

— Если бы вы знали, как прекрасен был прежний Бейрут! Сегодня он весь в руинах и черных пожарищах. Мертвые глазницы вместо окон, скелеты домов на авеню Мазры, на набережной Рамет-эль-Бейды. А Тир! В старинных папирусах записано: «Тир! Совершенство красоты! Пределы твои в сердцах морей. Из сенгирских кипарисов сооружали храмы твои, из шванских гор брали кедр, чтобы взметнуть мачты твоих кораблей…» Сегодня Тир — город мертвых, как и Сайда, Набатия, Дамур. Под их руинами погребены тысячи ни в чем не повинных людей…

Наша трагедия не окончилась. Впереди — борьба. Многие еще погибнут. Но Палестина будет нашей! И тогда я стану строителем… Если захотите, приеду к вам в гости, а потом — вы в мою Палестину. Она — прекрасна! Но если долго-долго не будет писем, умоляю: помните меня!

Не потому ли и с трапа самолета, улетавшего в Дамаск, неслось, как заклинание, по-арабски и по-русски:

— Помните меня, всегда помните!

Акрам Куси, палестинец тринадцати лет, взывал к человеческой памяти. Он не знал, что ждет его на родине — жизнь или смерть, но он спешил туда, потому что до тех пор, пока Палестина не принадлежит палестинцам, его место там, где идет борьба…

…Где ты сегодня, Акрам? Быть может, сидишь за школьной партой, склонившись над книгой. А может, твои руки сжимают сейчас ствол гранатомета… Вспоминаешь ли ты хоть иногда высокие артековские кипарисы, веселые карнавалы на костровой площади? Не знаю. Но все мы — Наташа, Заира, Наиль, Маша и я — помним тебя. Слышишь, помним!

Новелла десятая

КАРНАВАЛ, КАРНАВАЛ, КАРНАВАЛ!

Вот уже несколько дней сердца артековцев были полны ожиданием необузданных радостей, новых знакомств, тайн…

Бал в честь палестинцев! Вход только в масках и костюмах, желательно собственного изготовления. Карнавал… Карнавал… Карнавал!

За день до бала лагерь притих: все азартно трудились — что-то подправляли, подкрашивали, пришивали последние воланы. На верандах сохли маски, бутафорские сапоги и кольчуги, крахмальные юбки. Были забыты обычные занятия, развлечения, был заброшен даже бассейн. Над костровой площадью развешивали разноцветные шары и гирлянды. Тут же, на скамейках, красили бумажные флажки и фонарики. Повсюду валялись ножницы, картон, фольга, бумага, клей — весь антураж предкарнавальной суеты. Пахло слегка подпаленными волосами.

Но вот грянула музыка, и в парах поплыли первые маркизы и арлекины, красные шапочки и медведи, багдадские шейхи и русские матрешки, черти под руку с гордыми баронессами, Василисы Прекрасные. И тут облегченно вздохнули вожатые — не зря старались.

Даже мне, гостье, взиравшей со стороны на этот бал под луной, маленькие чертенята ласково, но весьма настойчиво надели маску и поднесли костюм черного кота с великолепным хвостом, сделанным из окрашенного в рыжий цвет ковыля.

Казалось, все померкло рядом с этим пушистым рыжим хвостом. Смущенная и счастливая, я ушла переодеваться. Когда, наконец, зеркало отразило плутовскую улыбку маски (а караул чертенят рядом, не убежишь!), я бесшабашно махнула рукой: «Теперь мне море по колено!»

Спасибо, спасибо вам, милые артековские чертенята! Вы подарили мне один из счастливейших дней в моей жизни.

Разве без костюма я вошла бы так просто и естественно в атмосферу всеобщего ликования, разве смогла бы проникнуться ощущением карнавального счастья? Поначалу чертенята опекали меня, но, подметив, что новоявленный кот немного освоился с обстановкой, убежали.

Лишь изредка оказывалась я рядом с ними. Тогда их глаза блестели из-под маски таинственно, лукаво и призывно.

Танец «Знакомство»! Дивный, чудесный, волшебный… Почему взрослые люди не танцуют таких замечательных танцев? Зачем подменяют их примитивным топтанием на месте? Мы же, тридцать пар маркизов, котов и домино встали в круг и под зажигательную музыку танцевали самый удивительный танец в моей жизни: сделав несколько па, нужно было перейти к новому партнеру. Уходя к нему, прежнему следовало сказать на прощание что-то ласковое, доброе, приятное. Чего-чего я только не услыхала в этот вечер!

— Вы прекрасны!

— Как чудесно вы танцуете!

— У вас замечательный хвост!..

Мы самозабвенно танцевали, а над костровой площадью уже повисла юная луна, бросая на деревья, горы и море рыжий отблеск. Рыжим был и свет карнавальных фонарей. Внизу шумело море. Сквозь листву высоких кипарисов оно казалось лунной равниной, исчезающей в таинственной бесконечности. Гремели оркестры. Ни на мгновение не прекращалось веселье. И мне вдруг безумно захотелось, чтобы это празднество никогда не кончалось, чтобы мы навсегда остались такими, как сейчас — влюбленными и счастливыми, чтобы не теряли друг друга из виду никогда. Как прекрасны лица друзей, как оживлен сегодня Билель Баргузи!