спортзалы, дворцы для детей. В них вырастут образованные, здоровые, умные дети, и тогда они научатся смеяться так же легко и беззаботно, как ваши.

Новелла четырнадцатая

РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Они были чуть постарше легендарных веронцев. Ее звали Таня, его — Тайсир. Она училась в Ленинграде, он — в Дамаске. Случилось так, что Таня росла сиротой. Ее воспитывала тетя — мамина сестра. У Тайсира было семь братьев и семь сестер, и он считал себя более счастливым.

— Таня, — сказал он ей однажды, — то, что мы встретились, — сама судьба. Во-первых, имена наши начинаются с одинаковых букв, а во-вторых: ты будешь нашей восьмой сестрой. Восемь братьев и восемь сестер — ведь это так здорово!

Как трогательна была эта юная пара. Им хотелось почаще быть вместе. В автобусе они старались сесть если не рядом, то хотя бы поближе друг к другу. И, если на развилке машину слишком кренило, Тайсир тотчас оглядывался: «Как там Таня?» Если гремел гром, он сразу же смотрел в ее сторону: взяла ли она с собой куртку? Если автобус попадал в рытвину и всех крепко подбрасывало, он тянулся к ней взглядом: не больно, не ушиблась? Если в пути палестинцев угощали персиками, яблоками, он протягивал ей самое крупное и спелое. А какое это было счастье, если удавалось сесть рядом, плечо в плечо, рука в руке. Тогда им хотелось, чтобы дорога никогда не кончалась. Он перебирал ее тонкие пальцы и говорил:

— Таня почти не ест масла и не любит плов. Это плохо. А еще Таня слишком любит мороженое, а потом у нее болит горло. А когда горло болит у Тани, больно и Тайсиру… Таня мечтает стать художницей, но разве такие тонкие пальцы удержат кисть? Тане нужно есть много плова, потому что ветер может унести ее в море.

Он мог говорить бесконечно, но больше всего любил произносить ее имя, причем выговаривал его точно, без акцента, хотя по-русски говорил еще плохо. Таня смотрела на матовое лицо Тайсира, на четкий рисунок носа и копну курчавых волос, и сердце ее переполняла любовь и нежность. Когда он говорил, все казалось Тане таким доступным, таким осуществимым.

— Я буду архитектором, окончу университет. Потом приеду к тебе в Ленинград. В Ленинграде лучшая школа архитектуры. Я это знаю. И мы вдвоем все увидим снова.

— А потом? — робко спрашивала Таня.

— Потом Таня приедет в Дамаск. И, если захочет, останется там.

— Но Таня очень любит Ленинград.

— Тогда я приеду к ней.

…Недаром говорят — счастливые часов не наблюдают. Не только часов, но и дней. Настал прощальный вечер.

По кипарисовой аллее они спустились к морю. Обоим хотелось одного: чтобы ночь никогда не кончалась. Молча сидели они на волнорезе и слушали горячий шепот южной ночи, таинственный стрекот цикад. И тут вдруг впервые в жизни Таню охватила тоска, впервые ее пронзила мысль: а что, если они с Тайсиром никогда не встретятся больше?

Ветер донес слова песни: «Все пройдет, и печаль, и радость…»

«Пройдет ли?» — с горечью подумала Таня.

Коротка летняя южная ночь. Они не заметили, как пролетела она. Наступил час разлуки.

В кипарисовой аллее Тайсир впервые поцеловал Таню — в глаза, и в лоб, как родную. Они разошлись. Каждый уходил медленно, то и дело оглядываясь. Вот растаял в ночи силуэт юноши. Таня устало брела к корпусу. Вдруг тишину разорвал крик:

— Таня!

Она вырвалась из темноты туда, где они только что расстались. Бежала, летела, как птица, не видя, не замечая ни ухабов, ни кочек. А вот и он — мчится, как ветер, навстречу.

— Таня! Я забыл отдать тебе медальон! Внутри мой адрес. Этот медальон подарила мне моя бабушка. Ты вернешь его мне, когда я приеду к тебе в Союз…

У себя в комнате, закрыв дверь на ключ, Таня достала из кармана куртки медальон. На крышке были выгравированы очертания Палестины. Внутри лежала крохотная полупрозрачная бумага. Адрес. По-арабски. И по-русски. Несколько слов: «Прощай, Таня. Люби меня долго. Я приеду к тебе в Ленинград, когда Палестина будет нашей».

Прошел день. Таня не выходила из комнаты. Ей не хотелось ни есть, ни пить, да и видеть никого не хотелось. Лишь вечером следующего дня вышла она в холл, чтобы узнать, что там, в Ливане. С тех пор, что бы ни делала и где бы ни была, Таня рассчитывала свое время так, чтобы непременно посмотреть программу «Время». В ней почти каждый раз говорили о событиях в Ливане. Если рядом шумели, Таня уходила на другой этаж, чтобы услышать каждое слово, видеть каждый кадр: а вдруг промелькнет Тайсир?

Время шло. Жизнь текла, как обычно, размеренно и спокойно. Тоска и тревога не оставляли Таню. И все же, как ни странно, она жила с ощущением счастья. В ней постоянно звучал, как песня, голос Тайсира:

— Таня, ты меня понимаешь? О, если бы ты чувствовала все, что есть в моем сердце к тебе…

Она мысленно переживала заново все их встречи, все разговоры. Однажды Тайсир сказал ей:

— Я много думал: время ли нам сейчас любить? И решил — да, если в груди запылает огонь настоящей любви. Любовь будет помогать борьбе.

Она не знала еще, что у ее любви не будет счастливого конца, но догадка сверкнула уже, опалив ей душу: они с Тайсиром не встретятся больше. И чувство стало переливаться в память. Любовь-память…

С нею в сердце надо было работать, учиться, шутить, заниматься зарядкой — просто жить.

Так впервые Таня сама, через собственную радость и боль поняла, как не проста дорога жизни, какие горькие минуты суждены человеку. И какое это благо — жить, любить, страдать. Да, несмотря ни на что, жизнь прекрасна! Только бы не иссякала в человеке радость и жажда жизни.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Поставлена последняя точка. Книга окончена. Еще раз, мысленно, встретилась я с моими палестинскими друзьями, вспомнила наши беседы. Однажды речь зашла о том, что западная пресса постоянно твердит о нарушении прав человека. Как возмутился тогда Марван.

— Убивать безоружных стариков и детей, сделать заложниками целый народ, лишить израненный город воды, хлеба, электричества, устроить бойню даже в день памяти жертв Хиросимы, 6 августа, сбросить на Бейрут вакуумную бомбу и после всего говорить, что где-то нарушаются права человека? — взволнованно говорил он.

В эту ночь мне было не до сна. Снова видела я палестинцев,