Александр наклонился над раковиной и принялся плескать влицо холодной водой. «Попугать, но не трогать, – повторял он. – Попугать, но нетрогать…»

Очень хотелось убедить себя в этом. Хотелось самого себязаставить поверить, что он ничем не рисковал, мог сколько угодно издеваться надСерегой. Потому что если и было что-то в жизни, чего Александр совершенно невыносил, что могло заставить его рехнуться от злости, взбеситься до полнойпотери сознания и ринуться грудью на амбразуру, откуда строчил пулемет, – такэто угроза. Любая угроза, особенно такое вот грубое, наглое давление, превращалаего в берсерка – или некое осовремененное, чуть-чуть пообтесанное цивилизациейподобие этого обезумевшего викинга. Но сейчас он рисковал не только своейжизнью, а еще и жизнью Нины…

Словно услышав свое имя, девушка вдруг подхватилась с пола иуставилась на Александра стеклянными от страха и ненависти глазами.

– Убийца! – закричала она. – Ты понимаешь, что меня моглиубить из-за тебя? Ненавижу! Ненавижу! Пропади ты пропадом!

Какие-то мгновения она качалась взад-вперед, нелепоразмахивая руками, как если бы с трудом сдерживала желание наброситься наАлександра и отхлестать его по щекам, потом с рыданиями бросилась вон изванной. Он слышал, как она бегает взад-вперед, – Нина, очевидно, собирала своивещи, одеваясь на ходу, – потом раздалось еще одно смешанное со слезами:

– Ненавижу! – и Нина, с очередным хлопком входной двери,вылетела из квартиры. Александру хотелось надеяться, и из его жизни…

Покачал головой, глядя на свое отразившееся в зеркалеозлобленное, бледное лицо с потемневшими глазами. Бледный, как стенка, а щекигорят. Еще бы не горели, ведь словил-таки кайф!

Дурак, мальчишка, бретер! Ну да, ну да, Долохов, сидевший,свесив ноги, на подоконнике четвертого этажа и хлебавший из горла шампанское,одно время был его любимым героем. Только эти страницы из великого, ну слишкомвеликого романа Л.Н. Толстого «Война и мир» он мог читать запоем, снова иснова. Это было в школе, в девятом классе, или в каком там проходят бессмертнуюэпопею? Номер-то класса он забыл, а вот жажду посидеть на подоконнике сшампанским – сыграть в этакую «русскую рулетку»! – сохранил в душе навсегда.

Его запросто можно было уговорить что-то сделать, но незаставить. И главное, без угроз, только без угроз! Угрозы в подобных ситуацияхпроизводили совершенно противоположный эффект.

Конечно, ни Серега, ни, тем паче, его бронзовый хозяин этогоне знали и знать не могли. Но это уж их проблемы. Как говорят юристы, незнаниезакона не освобождает от ответственности!

– Откуда лещик-то?

– Аж с Камышина.

– А не врешь? Может, на Горьковском море гельминтного лещачерпаком с поверхности собрали – да и завялили?

Молоденькая цыганка в тесной алой кофточке играла яркимиглазами:

– Что ты такое говоришь, баро? Какое еще горькое море?Каспийское знаю, про Черное слышала, а горькое? Неужто и такое есть? И какая жетам вода? В самом деле горькая?

– Да не горькое, а Горьковское, – усмехнулся Манихин, противволи шныряя глазами в вырез ее кофтенки, откуда так и перли тугие груди. –Понимаешь? Горьковское. Город назывался Горький, значит, и море Горьковское.

– Ну я же говорю – горькое! Но мои лещики не горькие, попробуй– не оторвешься. Выбирай, какой на тебя смотрит. Да вот с икоркой, хочешь?Смотри, до чего жирный!

Чуть сдвинув в сторону множество своих цветастых юбок,раскинутых возле горы вяленой рыбы, она подняла большущего леща с толстымбрюхом, помяла не то смуглыми, не то чумазыми пальцами, унизанными кольцами:

– Попробуй перышко, баро, потом тебя и за уши не оттянешь!

Манихин взял плавник, лизнул. Хороший посол. В самую меру.Да и на глаз видно, что лещ отменный: чешуя не тускло-желтая, а серебристая,яркая. Умеют, гады, делать… Хотя не сами цыгане, понятно, вялят – они толькоперекупщики. Но товар хороший, не придерешься. Каждое воскресенье они с Аннойприезжают на Канавинский базар за столь любимой Манихиным воблой или простовяленой рыбой, лещами ли, чехонью, красноперкой, но такой классной рыбищи завсе лето еще не видели.

– Анюта. – Он оглянулся на жену, молчаливо стоявшую заспиной. – Как, возьмем десяток? По-моему, хорошая рыба.

– Ты у нас специалист, не я.

Анна с улыбкой разглядывала цыганку, которая норовилаприманить покупателей не столько качеством товара, сколько своей броской,наливной красотой. Поймав ее взгляд, та понимающе ухмыльнулась и отработаннымдвижением плеч упрятала в кофточку свои вызывающие груди, прекрасно понимая,что мужика это приманит, а женщину – отпугнет.

Анна не выдержала – засмеялась:

– Да, рыбешка что надо!

– Почем лещи? – послышался рядом женский голос.

– Смотря какие. – Цыганка тыкала пальцем в разложенныекучки. – Эти по десятке, эти, покрупнее, – по пятнадцать, эти, королевские, –по двадцать.

– Ну прямо-таки королевские! – фыркнула женщина с такимраздражением, что Анна невольно на нее покосилась.

Ох, да она совсем молоденькая, лет двадцати пяти – двадцатишести, с чудными золотисто-русыми волосами. Легкое взвихренное облакоразметалось по точеным плечам, беззаботно выставленным из легкого сарафана. Акожа какая… светится, истинно светится! Рядом с такими чудными цветами, как этаблондиночка и как цыганка, женщина не первой молодости, пусть даже необделенная броской, яркой внешностью, привыкшая за жизнь к своей красоте, кбезоговорочному мужскому восхищению, чувствует себя не то чтобы невзрачной, ноизрядно поблекшей. Конечно, эта девочка вполне годится Анне в дочери, да ицыганка тоже, даже еще больше, потому что Анна и сама по-цыгански смуглая,черноволосая и черноглазая.