Перехватив азартный взгляд Акимова, Лямпе чуть заметнокачнул головой. И оказался прав: прошло не менее тридцати секунд, прежде чемвслед тем двоим направился отделившийся от кучки зевак мужчина в канотье, сбамбуковой тросточкой. Столь же умело набрал нужный темп, скрылся в переулке…

Пора, пожалуй что. Лямпе кивнул Сёме, и они бочком-бочкомотошли от праздных обывателей к Театральному.

Пантелей Жарков шагал далеко впереди, ничто в его поведениине позволяло думать, что он догадывается о слежке, но Лямпе-то знал: Пантелей,битый волк, не мог не срисовать этих двух. Хотя вели они его, следует признать,чисто, грамотно, со сноровкой, подразумевавшей немалый опыт и хорошую школу.

Картуз двигался вслед за Пантелеем по тому же тротуару,Канотье – по другой стороне улочки, так что, если провести меж всеми тремяпрямые линии, образуется воображаемый треугольник.

Жарков невозмутимо свернул на Новокузнечную – и оба прилипалыследом, выдержав надлежащую дистанцию, не раньше, чем убедились, что объектслежки не станет тем или иным способом проверяться на перекрестке. Иные,случается, попав за угол, вдруг резко разворачиваются и спешат впротивоположную сторону, навстречу шпикам, что сплошь и рядом либо приводитпоследних в замешательство, либо вынуждает менять тактику второпях,импровизировать в ущерб делу. Впрочем, судя по поведению тех двух, эти штучкиони прекрасно знали, да и Пантелей не станет прибегать к столь избитому трюку…

Как бы там ни было, за ними, отметил Лямпе, слежки нет. И натом спасибо…

Он не ощущал ни малейшего волнения – один лишь азарт.Не стоило волноваться. Такой поворот событий был ими заранее предусмотрен вчисле возможных вариантов – как и четкий план действий на случай, если заМарковым потянется «хвост»…

– Сёма, – тихо сказал Лямпе, не поворачиваясь кспутнику. – Когда Пантелей их стряхнет, возьмешь молодого. Поводи, пока непроклюнется хоть что-то конкретное…

– Понял, Леонид Карлович…

Пантелей уводил преследователей в центр города, где средимноголюдства и коловерти экипажей оторваться не в пример удобнее. Правда, здешние«многолюдство» и «коловерть» имеют мало общего с суетой, скажем, на Невском, нотут уж ничего не поделаешь, придется обходиться тем, что имеется в наличии…

Они прошли мимо того места, где Лямпе едва не стопталвылетевший из-за угла рысак с прекрасной незнакомкой на вожжах. Вот тольковспоминать манящее виденье не было времени, начались дела…

Язык не поворачивался назвать увиденное многолюдством, новсе же широкая Благовещенская отнюдь не выглядела пустынной. Хватало натротуарах и чистой публики, и народа поплоше, а по проезжей части не столь ужредко двигались извозчики, мужицкие телеги, частные экипажи.

Как ни бдителен был Лямпе, а все же едва не упустил момент.Посреди улицы, словно океанский пароход меж рыбацких суденышек, величественнопростучал колесами экипаж, именовавшийся здесь дилижансом, заменявший шантарцами конку, и трамвай, – длинный, запряженный тройкой лошадей, рассчитанныйна два десятка пассажиров. Целых шесть таких курсировали по городу с пяти утрадо девяти вечера – стараниями оборотистого крестьянина из ссыльныхВалериана Вожинского и дворянина Николая Евстифеева, бывших конкурентов, аныне, по размышлении, компаньонов.

Пантелей трусцой перебежал улицу под самыми мордами лошадей– чем, естественно, вызвал неистовую ругань кучера. Когда же дилижанс со всееще ругавшимся под нос кучером проехал мимо и взгляду открылась противоположнаясторона улицы – Пантелея там уже не было, и след простыл, словнопровалился сквозь землю, как призрак на театральной сцене…

Лямпе не удержал злорадной ухмылки. На осиротевшую внезапно,оставшуюся без объекта наблюдения парочку жалко было смотреть – оба глупозастыли на тротуаре, превозмогая ошеломление.

Пантелей мог юркнуть в аптеку как раз напротив. Мог скрытьсяпод аркой магазина «Пассаж». Мог воспользоваться одним из трех промежутков междомами. Мог опуститься по длинной лестнице, устроенной на косогоре. Как бы тамни было, двум прилипалам ни за что не разорваться, чтобы проверить все шестьвозможных путей отхода…

«Школа, – не без уважения подумал Лямпе. – Я бытак, пожалуй что, и не смог…»

Картуз с Канотье наконец-то опамятовались, кинулись надругую сторону улицы, растерянно переглядываясь, рыская, полное впечатление,как потерявшие след гончие. Наконец-то сообразили, что своим нелепым поведениеммогут привлечь излишнее внимание. Остановились на верхней ступеньке лестницы,быстро перебросились словами, заглянули в высокое окно аптеки, потомразделились, «молодец» кинулся меж аптекой и «Пассажем», а тот, что в канотье,пошел в параллельный проход, мимо высокой стенки из плоского дикого камня,какие здесь имелись во множестве – для защиты от пожаров, чтобы огонь неперекинулся от дома к дому.

Лямпе взглядом поторопил Сёму. Тот трусцой перебежал улицу идвинулся по следу «молодца». В общем, вся эта сцена прошла незаметно дляпрохожих, не привлекла внимания и не нарушила обыденно-скучного течения жизни.Никто, включая городового на углу, не обратил внимания на странные забавы людейв зрелом возрасте…

Ухмыльнувшись про себя, Лямпе фатовским жестом крутанул своюкамышовую палку, повернулся и направился в другую сторону, к городскому саду,куда должен был выйти освободившийся от «хвостов» Пантелей.

Лямпе вошел в сад со стороны Архиерейского переулка, неособенно торопясь, свернул вправо, высматривая беседку. Сад представлял собойостаток дикого леса, по-здешнему тайги, и потому попадались просто-такивеликолепные экземпляры сосен и кедров, возносившиеся к небу на добрый десятоксаженей.[5]

Он прошел мимо здания с вывеской «Клуб шантарскоговольно-пожарного общества». Здание в некотором роде было историческим, ибовозведено семнадцать лет назад для чествования в нем обедом цесаревича Николая,ныне, как всем известно, самодержца всероссийского. Пожалуй, с тех самых порстроение и не ремонтировалось, отметил Лямпе. Как и китайская беседка,построенная еще раньше трудами тогдашнего губернатора Падалки. Защиту от солнцасооружение еще могло предоставить, но вот с комфортом и уютом обстоялозначительно хуже: штукатурка почти сплошь облупилась, открывая прозаическийкирпич, экзотическая некогда постройка потеряла всякий вид, скамейки внутринаполовину выломаны, а на стенах нацарапаны всевозможными подручными предметамиисконно русские слова, которых не встретишь в хрестоматии Смирновского дляклассических гимназий. Будь Лямпе и в самом деле инородным немцем, имел быправо позлорадствовать над нерадением русского народа, но поскольку он являлсячистокровным русаком, оставалось лишь горестно вздохнуть. И усесться нанаиболее сохранившуюся лавку, тщательно обмахнув ее предварительно носовымплатком.