– Без колес так без колес!

– Дарья, а купаться тут можно?

– Мадам, сейчас еще никто не купается, ты что? Вотчерез недельку-другую…

– Ой, я не доживу! Да, кстати, надо срочно поменятьденьги, а то у меня только доллары, их ведь тут не принимают, да?

– Не волнуйся, все предусмотрено! Завтра утречкомзаедет Левушка Абезгауз и поменяет тебе нормальненько, один к трем.

– То есть?

– То есть три шекеля за доллар, а в банке с тебя такиепроценты сдерут, ой-ой-ой! Так что сегодня будешь на моем иждивении.

– А мороженое мне купишь?

– И мороженое, и орешки.

– Какие орешки?

– А какие захочешь – миндаль, фисташки, кешью, арахис,хочешь с сахаром, хочешь с солью! Короче, купим все, что понравится.

– Ура! Живем!

Мы вышли на улицу, тихую, безлюдную, потом свернули, прошлиеще минут пять и очутились на Алленби, неширокой, но чрезвычайно оживленнойулице, где на каждом шагу были магазины и магазинчики, экзотические лавчонки ипросто заныры, набитые каким-то линялым тряпьем.

– Идем, мамуля, здесь не стоит задерживаться, ничегоинтересного!

В какой-то подворотне, сплошь уставленной белыми полотнянымимешками с орехами, крупами и сушеными фруктами, Дашка купила кулек миндаля, имы дружно на него накинулись.

– Как вкусно!

Но вскоре от соленого миндаля захотелось пить.

– Что ты предпочитаешь – свежий сок или какую-нибудьводу?

– Разумеется, свежий сок.

Мы подошли к торговцу соками.

– Слушай, Дашка, а чего это у них мешки с морковьюстоят?

– Для морковного сока, они тут на нем помешаны. Хочешь?

– Ни за что! Только апельсиновый!

– А может, эшкалиот?

– Чего?

– Грейпфрутовый.

– Давай!

Мы с наслаждением выпили грейпфрутового сока, выжатого нанаших глазах.

– Кайф, мамуля?

– Кайф!

– Вот смотри, слева серое здание – это самая большая вТель-Авиве синагога. А кстати, знаешь, что такое Тель-Авив? Холм весны –красиво, правда?

– Боже, Дашка, что это за деревья такие удивительные –голые и с красными цветами?

– Говорят, это разновидность акации, я к твоему приездувсех знакомых опрашивала, но точно никто не знает. Чуяла, что будешь приставатьс расспросами.

– Но ведь и вправду интересно, сроду таких не видывала.Ой, а тут все стволы какие-то перекрученные! Это от ветра?

– Понятия не имею. Это бульвар Ротшильда. Кстати, мама,ты не устала, а то можно до набережной доехать на автобусе.

– Ничуть я не устала, мне так все тут нравится!

Я и впрямь наслаждалась жизнью. В Москве снег, слякоть,холодрыга, а тут весна, все цветет, теплынь, никуда не надо спешить и Дашкарядом.

– Дарья, ты чего меня все за руку держишь, боишься, чтоя потеряюсь?

– Нет, просто так приятно, когда мама тебя за ручкуведет!

– Еще кто кого ведет! Даш, а что это там застолпотворение?

– О, это замечательное место – шук Кармель! Базар! Вонтам, чуть левее, что-то вроде Арбата, художники тусуются, продают всякуюприкладную дребедень, хотя бывают очень красивые вещи, но не дешевые, надосказать. Мы непременно туда с тобой сходим. А правее – это уже собственнобазар.

– Туда мы тоже должны сходить!

– А как же! В пятницу с самого утра туда и пойдем,чтобы все закупить на субботу.

– Ты что, субботу отмечаешь? – изумилась я.

– Да нет, еще чего, – рассмеялась Дашка, – нопросто часов с пяти в пятницу и до вечера субботы тут ничего не купишь, хотьтресни.

– Ну это-то я знаю.

– Еще немножко, мамуля, и мы у моря!

И вот я вижу его, море! Средиземное! Божественно красивое,сине-зеленое! И набережная красивая, с шикарными отелями! Господи, море! С этойнашей перестройкой я уже лет пять не видела моря! Куда податься-то? Чтобыпоехать в Таллин к старой подруге – ах, кажется, надо писать «Таллинн», а тоэстонцы обижаются, если у них отнять одно «н», – надо получитьприглашение, а потом еще корячиться в нескончаемой очереди в посольстве. Нетуж, увольте! В Ленинград мне ехать не к кому. Крым, Кавказ не больно-то к себевлекут, тем более что цены там почище, чем где-нибудь в Анталии. Нет, я здоровоустроилась, отпустив дочку в Израиль!

– Ну как тебе наше еврейское море?

– Класс! Я лично пошла к воде, а ты как хочешь!

Сняв босоножки, я бегом помчалась к воде.

– Ой, Дашка, какая теплая! И почему я, дура, не взялакупальник!

– Мама, опомнись, посмотри – ни одна живая душа некупается!

– А черта ли мне в этих живых душах! Да тут градусовдвадцать, не меньше! Бедная я, бедная! Ну ладно, завтра утречком одна сюда пойду,дорогу я теперь знаю! А ты дрыхни! Тебе небось стыдно будет за полоумнуюмамашу, которая лезет в воду, когда все приличные тельавивцы еще не купаются?Ведь стыдно, признайся?

Дашка ничего не успела ответить, потому что вдруг кто-токинулся мне на шею с криком:

– Кирка, зараза!

Боже мой, Любка!

– Я вас еще у шука приметила, – запыхавшись,докладывала она. – Кричала, кричала, да вы как оглохли, а побежать к вам яне могла, сумки сторожила, Пашку ждала. Просто хоть плачь! А когда Пашкаподоспел, я вас уже из виду потеряла, но сообразила-таки: Кирка к морю рвется!Кирюха, родная!

Я безумно обрадовалась Любке, четыре года мы не виделись. О,как она изменилась, чуть ли не наголо обрила свои роскошные волосы.

– Любонька, ты чего так оболванилась?

– Попробуй тут летом с волосами походить! Сдохнутьможно! А ты, Кирюшка, совсем не изменилась, все такая же. Ох, до чего ж я теберада! Эта твоя церберша бессовестная никого не желает к тебе допускать.Монополистка хренова! А вот не вышло у тебя, не вышло!

Смотрю на Любку – все тот же милый прокуренный голос и онавсе такая же красивая, несмотря на стрижку.

– Ну как тебе наша Израиловка?

– Да я же ничего еще не видела, но мне пока нравится.

– А я – ненавижу! – с сердцем сказалаЛюбка. – Так в Москву хочется, что хоть пешком беги!

– Тетя Люба, ты опять за свое? Куда ты побежишь? Небосьвсе твои здесь, кому ты там нужна?

– А здесь я кому нужна? – вскинулась Любка. –Думаешь, Лизка очень во мне нуждается? Как бы не так! Мама, у тебя не убрано,мама, у тебя плита грязная, а я сижу как проклятая за компьютером, да еще свнуком нянчусь, так что же мне – в свободное время плиту драить? – Любкаявно продолжала препираться с дочерью. – Ох, Кирюшка, прости, я дажемысленно и то все время с Лизкой ругаюсь! Когда твоя оглоедка тебя отпустит, ужмы с тобой всласть наговоримся!