Леон, поначалу онемевший от неожиданности и удивления, теперь опомнился:

— И какого же хрена я буду делать все то, на что у меня нет ни единой причины?

Его голос звучал тихо, низко, опасно, как рычание разозленного тигра. Анна, прекрасно знавшая его, чувствовала: он в ярости.

А Лидия то ли не понимала этого, то ли не желала понимать. Она продолжала самодовольно ухмыляться:

— Нет причин? Так я дам тебе причину, я не жадная. Мальчики, сейчас вы оба узнаете, что такое предложение, от которого невозможно отказаться!

* * *

Он не должен был соглашаться.

Он и сам не до конца понимал, почему согласился.

Успокоившись, Леон признал, что ему вообще не следовало принимать решение в таком состоянии. Он был поражен этим, в его душе творилось черт-те что, и, когда Лидия опустилась до самого обычного шантажа, он попался на крючок.

Ее требования не были связаны с ним напрямую — она объявила, что, если он подаст на развод, она расскажет обо всем Миле. А такое открытие точно разрушит семью брата, тут и сомневаться не приходится.

Милу Леон жалел больше, чем кого бы то ни было, она ведь вообще не виновата в том, что случилось! А на Дмитрия он, как ни странно, не злился. Может, если бы Лидия была еще дорога ему, хоть чуть-чуть, он бы и брата не пощадил. Но первым, что почувствовал Леон, узнав, что это не его ребенок, было облегчение. С его шеи словно исчез невидимый ошейник! Больше не было смысла винить себя за то, что он не способен на отцовскую любовь. Это не его ребенок, вот и все! А племянника он готов был полюбить.

По сути, эта измена, это предательство… все это возвращало ему свободу. Он мог без зазрений совести расстаться с Лидией, потому что из них двоих он был меньше виноват: да, он был влюблен в Анну, но ничего, что считалось бы изменой, он себе не позволял. К тому же теперь у него был повод пресекать любые попытки Дмитрия лезть в его жизнь со своими советами и нотациями. Хорош морализатор, заделавший ребенка жене родного брата!

Так что он готов был просто отвернуться от них обоих, но не от Милы и своих племянников. Лидия упряма, она сумеет разрушить жизнь Дмитрия и уж точно не позволит никому из них видеться с новорожденным.

Она не любила их обоих — ни своего мужа, ни отца своего ребенка, это чувствовалось. Но Лидия считала себя униженной, ей нужно было настоять на своем. Поэтому она потребовала, чтобы ни о каком разводе при ней даже не заикались, и тогда она будет молчать.

Леон решил, что разумнее будет согласиться. Лидия рано или поздно сама поймет, что игра в семью — это не семья. Да она взвоет от постоянного притворства! Ей просто нужно самой принять решение, которое давно уже приняли все остальные, а ему — недолго притворяться, чтобы никто больше не пострадал. Поэтому он согласился.

Но тут уже взбунтовалась Анна, ставшая невольной свидетельницей этого разговора. Она была против того, чтобы обманывать Милу. Раз уж так случилось, правду должны были узнать все! Оглядываясь назад, Леон вынужден был признать, что она все сказала верно. Обмана и так стало слишком много, он вился кольцами и казался бесконечным. Нужно было покончить со всем, это всегда единственно правильная стратегия при шантаже.

Однако тогда, в тот момент, он был просто не в состоянии согласиться с ней хоть в чем-то. Его оскорбляло то, что Анна так беспокоилась за Милу, притом что сама она давно уже знала правду про этого ребенка! То есть Милу обманывать нельзя, а его — можно? Она должна была сказать ему, обязана! Собственно, он и не скрывал от нее свою обиду.

Но чайно-карие глаза смотрели на него с невозмутимостью, которую он любил в иное время и терпеть не мог в таких ситуациях.

— Я хотела, чтобы это сразу решилось между тобой и Димой, без третьей стороны, — только и сказала она. — Но теперь в этом представлении будем играть все мы, да еще и Мила. Не проще ли прекратить сейчас?

— Это моя семья! — возмутился Дмитрий.

— Раньше надо было думать о них, — парировала Анна.

— Тебя вообще не спрашивают, — поморщилась Лидия. — Из-за тебя начались все сложности!

С этим Леон был не согласен, но поступить правильно у него все равно не получилось. Он согласился на условия Лидии — и в этом была своеобразная месть Анне, глупая и мальчишеская.

Вот только Анна осталась верна себе. Она не позволила им увидеть ни горечь, ни боль, ни злость. Она только сказала: «Пусть будет по-твоему» — и ушла.

Леону потребовалось два дня, чтобы окончательно остыть и все обдумать заново. Вот тогда он и понял, каким ослом был. Речь ведь идет не о коротком конфликте, который решится и забудется. Это семьи, это жизни… Это и его жизнь!

Ему слишком долго диктовали, что делать и как поступать. В детстве это еще было относительно справедливо, но сейчас его покладистости не находилось оправданий. Он думал о Диме, о Лидии, о Миле, о ребенке — о ком угодно, только не о себе! И даже не потому, что ему было все равно, как раньше. Теперь он точно знал, что ему нужно для счастья… кто ему нужен для счастья. Но он настолько не привык к этому счастью, свободному и разделенному на двоих, что сам себе строил преграды!

С этим нужно было заканчивать раз и навсегда. Он готов был помогать ребенку — как своему любимому племяннику. Но он не хотел больше этого фарса. Если Дмитрий и Мила разведутся, так тому и быть, почему он должен нести ответственность за чужие ошибки?

Он еще не сказал никому из них об этом, однако решение уже принял. Теперь ему нужно было увидеть Анну, срочно — два дня внезапно показались ему двумя годами. Леон, никогда не отличавшийся особой сентиментальностью, и не думал, что способен так скучать по кому-то.

Он поехал к ней без предупреждения, он просто не мог больше ждать.

Дороги в это время года были сложными: осень сменялась зимой, и асфальт во многих местах покрывала корка льда. Однако Леон даже не замечал этого. Он думал о том, что скажет ей — что должен сказать. Придется попросить прощения, и это самая неприятная часть, потому что он терпеть не мог просить прощения. Ему легче было сделать вид, что ничего не произошло, но тогда ему пришлось бы выжидать, пока она тоже соскучится, а он знал, что не выдержит первым. Пары фраз должно хватить, а с этим он справится. Потом… потом ему предстояло объяснить ей, что им не обязательно встречаться только из-за расследований.

Леон добрался до ее дома. Про систему видеонаблюдения он помнил, поэтому не сомневался, что Анна уже знает о его приезде. Он оставил машину у ворот, прошел к дому, которым она обманывала незваных гостей, и постучал в дверь.

Ему открыли, причем быстро. Вот только это была совсем не Анна.

Перед ним стоял мужчина лет тридцати, высокий, худой и откровенно болезненный. Из-за этой худобы тонкие правильные черты лица делали его почти по-женски красивым, а темные вьющиеся волосы только подчеркивали это. Но самым странным было то, что он показался Леону знакомым.