пейзажах. Пологий склон, переходящий в луг, усеянный маками, маргаритками и нарциссами, спускался к озеру. Поль снял ботинки и брюки и вошел в воду, которая, как он и предполагал, оказалась холодной, но на удивление прозрачной, он прекрасно мог рассмотреть песчаное дно и легко зашагал вперед, дно уходило вглубь очень полого, в нескольких десятках метров от берега вода еле доставала ему до середины икры. За пять минут он прошел двести или триста метров, и когда остановился, вода поднималась уже до середины бедер. Тогда он обернулся и понял, что пейзаж полностью изменился: зеленый луг исчез, сменившись грязной плоской равниной. У самого берега стояла обшарпанная забегаловка, внутри было пусто, окна разбиты, в грязи валялись вывихнутые зонтики. Свинцовое небо теперь нависало прямо над головой, еловые леса на горизонте пропали за клочьями тумана, вода в озере помутнела, приобрела какой-то коричневатый оттенок. Возвращаясь к берегу, Поль заметил отдыхающих, явно из простонародья; они неторопливо прохаживались по тонкому склизкому слою ила, устилавшего кромку озера, с выражением полнейшей покорности на лице. Они, конечно, паршиво проводят отпуск, признался ему один из них, зато так гораздо дешевле.

Когда Прюданс разбудила его, солнце уже садилось над заливом Морбиан. Искупаться в Бретани в июне месяце – редкая удача, и он подумал, что Прюданс с сестрой еще не раз вспомнят об этом в ближайшие годы. Ему тоже никак было не забыть свой сон, в течение нескольких недель ему периодически снилось, что за ночь воды залива Морбиан отступили и вилла в Лармор-Бадене оказалась на самом краю илистого океана. Вообще-то он всегда немного боялся моря.

Холмы Божоле и близко не вызывали в нем такой тревоги, и в следующую субботу они отправились в Сен-Жозеф, тоже на машине. На этот раз Прюданс взяла три дня отгулов, они планировали вернуться в Париж только в среду вечером, до первого тура президентских выборов останется всего ничего. Эрве и Сесиль уже неделю как уехали в Аррас, Мадлен осталась с отцом одна, их жизнь потекла по ставшему уже привычным руслу, и, видимо, такой она уже и будет до самого конца. Отец проводил большую часть дня в зимнем саду, любуясь пейзажем, и день ото дня замечал, наверное, все тончайшие его изменения, которые обычно ускользают от тех, кто ведет более активный образ жизни. Иногда он читал, спасибо Мадлен, чтение давало ему возможность вновь увидеть мир людей, с которым он в значительной мере распростился. Вечером Мадлен ставила его кресло на лестничный подъемник – таким образом он попадал к себе в комнату. Она поднимала его и укладывала на медицинскую кровать с помощью медсестры, которая приходила дважды в день, утром и вечером. По идее, она бы и сама справилась, это потребовало бы от нее незначительных усилий, просто медсестра жила в Вилье-Моргоне, в нескольких минутах езды. Медицинская койка стояла вплотную к ее кровати, и ночью она могла держать Эдуара за руку, движения его пальцев стали еще разнообразнее и точнее, превратившись в своеобразный язык, но этот язык не удалось бы перевести в слова, он выражал скорее эмоции, чем понятия, и был ближе к музыке, чем к членораздельной речи.

У Поля сложилось впечатление, что отец счастлив, во всяком случае, благодаря созданным ему бытовым условиям конец его жизни пройдет, насколько это возможно, в приятной обстановке, а любая жизнь, подумал он, в той или иной степени является концом жизни. Конечно, все держалось на Мадлен, без Мадлен все бы мгновенно рухнуло, но и Поль, когда понадобилось, ни минуты не колеблясь, выделил необходимые средства на покупку медицинского оборудования, то есть проявил себя хорошим сыном, хотя ничто, как говорится, не предвещало.

Пока отец Прюданс созерцал движение волн, его отец созерцал движение веток, колышущихся на ветру. Вероятно, этот процесс не так укоренен в архаичных ментальных репрезентациях человека, не так напрямую связан с его важнейшими мифами; но, с другой стороны, он разнообразнее, утонченнее, легче. Поль уж точно предпочитал спокойные движения, оживляющие сельский пейзаж, и уж точно озера и реки были ему гораздо ближе, чем море.

Мадлен говорила все так же мало, а Эдуар, сидя в своем кресле за столом в столовой, тоже являл собой неиссякаемый источник тишины, так что порой во время общих трапез до самого конца они не произносили ни единого слова, ну и ничего страшного, очень даже хорошо.

На следующий день после приезда Прюданс уединилась на кухне, она собралась приготовить яйца по-бургундски и вообще подумывала заняться готовкой, на эту мысль ее наверняка навели разговоры с Сесиль, когда дело касалось готовки, Сесиль проявляла чудеса харизматичности.

Это была ее первая попытка, и она увенчалась успехом, яйца по-бургундски удались на славу, есть их было легко, они буквально таяли во рту. А вот с мясом у Поля возникли сложности, коренной зуб с правой стороны совсем расшатался, ему казалось, что он прямо сейчас выпадет, да и другой зуб, слева, тоже начал проявлять признаки слабости.

– У тебя все еще болят зубы, дорогой? – Прюданс внезапно застыла, не донеся вилку до рта.

– Да, сегодня я что-то не очень.

– Запишись к зубному, ну правда, ты и так затянул. Позвони ему, когда мы вернемся в Париж, договорились?

Он покорно кивнул, пора уже решиться и поискать нового врача. Поль вспомнил тот день, когда его стоматолог объявил, что собирается на пенсию. Он в то время еще не познакомился с Брюно, с Прюданс у них ничего еще не было, и он существовал практически в полнейшем одиночестве. И когда старик сообщил ему, что прекращает практику, на него нахлынула волна совершенно несоразмерной, чудовищной печали, он чуть не расплакался при мысли, что они так и умрут, не повидавшись снова, притом что они никогда не были так уж дружны, никогда не выходили за рамки отношений врача с пациентом, он даже не припоминал, чтобы они хоть раз вели серьезную беседу и обсуждали что-то не связанное с зубами. Ему претит, с тревогой осознал он, непостоянство как таковое; сама идея, что все, что бы это ни было, заканчивается; то есть претит ему не что иное, как одно из главных условий жизни.

5

Брюно пригласил их в воскресенье на вечеринку по поводу объявления результатов первого тура; она состоится прямо в избирательном штабе, на авеню де Ла-Мотт-Пике. Может, ему лучше рядом с ним особо не светиться, заметил Поль. Сейчас это уже не важно, Брюно считал, что про статью все давно забыли, хотя, конечно, в зале будут слоняться целые орды журналистов, так что они, если захотят, могут сразу пройти за сцену.

Они приехали около восьми,