Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сочувствую. А в остальном считаю наш разговор беспредметным.
– Зря, зря вы так. – Баранчиков посерьезнел, метнул в меня прищуренным взглядом и заговорил о другом. – Лапу запомнили?
– Какого Лапу?
– Того, что допрашивали при вас.
– Никакого Лапы при мне не допрашивали.
– Ну для нас Лапа, а официально его фамилия Лапоногов. Не запомнили?
Лапоногова запомнил. После окончания допроса у следователя я долго не мог забыть суетливого человека с усиками под носом, не придававшими физиономии никакой выразительности. Он с готовностью отвечал на вопросы, но все не о том, чего добивался следователь. Петлял, уходил.
Вернувшись домой, я кое-что даже записал из его показаний. Лапоногов плел что-то о приемах легкой наживы, о том, как четверо ловкачей – фотолаборант и трое продавцов печатных схем города, клали в карман ежемесячно по двадцать с лишним тысяч рублей на брата. Набили карманы и самоликвидировались.
Следователя интересовало исходное сырье, добываемое кооператорами. На этом и был схвачен Лапоногов. Тут он оказался не столь словоохотлив. Упорно стоял на том, что действовал через какого-то дядя Васю, которого толком не знает и фамилия ему неизвестна. А уж где живет и чем занимается этот дядя Вася, и ведать не ведает.
– Мы знаем, на ваших глазах кололся Лапа, – напирал Баранчиков. – Что сболтнул?
– Если бы и знал, не сказал.
– Почему?
– Не кажется ли вам, что вы переходите все границы?
– Иногда приходится и границы переступать.
– Не вижу необходимости.
– Как посмотреть.
– Как посмотреть?!
– А так. У вас была неприятность с «жигуленком». Она может оказаться не последней. У вас дача. И насколько известно, недешевая.
– Да вы шантажист!
– Зачем так грубо. Я ваш доброжелатель.
– Чего добиваетесь?
– Хочу оградить вас от дальнейших неприятностей.
– В этом, полагаю, надежнее опереться на органы правопорядка.
– Ой ли? – вызывающе осклабился Баранчиков. – Вы «Воры в законе» видели?
– Видел.
– Там все близко к правде. И то, как утюгом жгут. Учтите.
Желая прекратить разговор, я поднялся.
– Минуточку, – остановил Серж, – одну секундочку. Мы не договорили насчет вашего романа. Условимся, вы ставите на нем крест. Мы издаем сборник ваших повестей. Деньги те же, даже больше. И горбатиться не надо. Прошу подумать.
Я удалился.
На неделе встретился с Иквашиным. В дачном поселке трудно разминуться. Среди других новостей Федор выложил и такую:
– Баранчикова знал?
– Имел удовольствие.
– Так вот, сел. По кооперативному делу. Жаль, полезный человек.
Сообщение не огорчило.
Получив от машинистки перепечатанную рукопись, я не повез ее на дачу – мало ли что может приключиться. Вычитал на городской квартире и отвез в журнал и в издательство.
И там и тут поздравляли с окончанием работы, хлопали по плечу: «Молодец, работяга». Обещали не тянуть с публикацией.
Месяца через два справился. «Читаем, – отвечали, – наберитесь терпения, подождите»
Ждать пришлось долго. После редакторов читали рецензенты.
Наконец раздался звонок из журнала:
– Приезжай, поговорим.
Все ясно: поговорим, значит, объясним, почему не будем печатать.
Пулей к редактору. Тот для начала положил передо мной две рецензии. Мнение единодушно: много негатива.
Редактор принялся душевно внушать:
– Понимаешь, старичок, перестройка если и не все, то многое расставила по местам. Злодеяний, лихоимства стало меньше. В изображении темных сторон мы и так переусердствовали.
И рецензии, и редакторская речь возмутили.
– Возможно, возможно, – я пытался как можно спокойно возражать, – и многовато в романе негатива. Но ведь все правда, истинная правда, взятая из самой жизни.
Редактор с готовностью согласился:
– Кто же возражает. Правда, конечно, правда. Но правда вчерашнего дня. Сегодня нужна другая правда. Садись и пиши правду нового дня.
Потрясающе! Вчера одна правда, сегодня другая, а завтра третья. Даже во сне содрогнулся. Не повторяется ли то, что было, что с болью пережито и осуждено?
Вернулся домой разбитый. Жена тут же встревожилась, бросилась с вопросами.
– Роман отвергли, – сообщил я.
– Доигрался с правдой, – мстительно выкрикнула Марина. – Писал бы и писал как раньше. Горя не знали бы. Нет, нетленки надо создавать, в памяти потомков остаться. Вот и оставайся непризнанный, отвергнутый, нищий.
Противоречив нрав женщин: настаивала – работай над романом, обещала пояс затянуть, на работу пойти, и вот упреки, гнев.
– «Колибри» настроена на правду, – попробовал я отбиться.
– Кстати, мастер только что звонил. О житье-бытье справлялся. Рассказала все как есть: сидим на мели, с романом тянут. Скорее всего отвергнут. Как в воду глядела. Сочувствие высказывал. Просил позвонить.
Я набрал номер.
– Как дела? – осведомился мастер.
– Роман окончательно отвергли.
– Бывает, – с грустью сказал он. Мастер близко к сердцу принимал мою неудачу. – Понимаю, с правдой намучишься. Это как пить дать…
Помолчал, подумал, алёкнул в трубку, я отозвался коротким «да», и мастер продолжал:
– Пораскинул умом после разговора с вашей женой и вот что могу предложить. «Колибри» трогать не будем. Пригодится. От правды отказываться нет резона. Как думаете?
– Целиком согласен, – заверил я.
– Прекрасно. Но жить-то надо. Я созвонился с Фонтанчиком…
– Кстати, – перебил я, – почему его так зовете?
– Да фамилия у него Фонтан. Так вот, созвонился с ним, он везет вам новенькую пишущую машинку. Самого последнего образца. С памятью и с дисплеем. На ней сможете писать все, любое примет.
Еще не кончился разговор, на пороге появился Фонтан.
– Вот, в заводской упаковке, – протянул он белый футляр.
– Сколько?
– Да ну что, как в магазине, в паспорте цена указана.
Я посмотрел и к жене:
– Марина, деньги.
И она глянула на указанную в паспорте цену, вспыхнула румянцем:
– Сейчас, по соседям наберу…
– Никаких эмоций-переживаний, могу и подождать, – заверил Фонтан.