– Ну это положим, – криво усмехнулся Иквашин. Пьян, пьян, а соображал, – лучше наше обществоведение не трогать.

В этом месте Федор зевнул, теоретизирование ему не по душе, и он переменил тему.

– Тебе известен такой человек – Лапа?

– Это что, фамилия, кличка? – В последнее время, знакомясь с уголовными делами, я встречал множество разных фамилий и непривычных для моего уха кличек. И что-то вроде бы отдаленно знакомое прозвучало в странном имени. Но ни с каким конкретным лицом прозвище в памяти не связывалось.

– Не знаю, фамилия или прозвище.

– Раз спрашиваешь, тебе-то об этой Лапе известно.

– Да ничего определенного не знаю. Как на духу, можешь верить. – И тут же назвал еще одно странное имя и фамилию. Странное для меня, потому что об этом человеке, могу ручаться, я никогда не слышал. – А Серж Баранчиков тебе знаком? – продолжал допрашивать Иквашин.

– Серж Баранчиков? Первый раз слышу.

– Зря. Серж нужный человек. Закончишь роман, побегаешь по издательствам, получишь от ворот поворот – Баранчикову в ножки бухнешься.

– Он издатель?

– Кооперативном заворачивает. Кооператив многоотраслевой. В самое последнее время рекламой и книгоиздательством занялся. С какой-то иностранной фирмой контакт налаживают. Может, и наладили. Полезный человек. Познакомлю.

И вот во сне снова сажусь за роман. Материалу самого жгучего предостаточно. План книги сложился в подробностях. Садись и строчи.

Нетерпение – лучшее состояние для начала работы. Когда все в тебе кипит, когда весь в напряжении, тогда и могут прийти озарения, неожиданные ходы и мысли. Такое состояние некогда называлось вдохновением. Мы боимся высоких слов – творчество, вдохновение, заменяя их будничным словом – работа. И делаем это потому, что результаты не позволяют высоко заноситься.

Я уж говорил, с каким трудом мне дается начало. Начинаю и бросаю, начинаю и бросаю. На это раз даже не вынашивал первой фразы, не обкатывал ее в уме, не выложил от руки на бумагу, чтобы полюбоваться и выверить. Вставил в «Колибри» чистый лист и начал с той простотой, какая раньше показалась бы плоской, даже примитивной, хотя знал, что так начиналось не одно примечательное произведение.

Начал с описания майского вечера в Соловьином урочище. Там, в глухой чаще неподалеку от сторожки лесного объездчика, председатель колхоза выстроил дачку с модной в наши дни сауной. О существовании ее мало кому известно даже из числа местных колхозников.

Дачка предназначена для приема особо уважаемых гостей, точнее для ублажения их. Факт не придуманный, взятый из доподлинной жизни. Вообще в этой вещи не потребовалось ничего придумывать. Самой доподлинной правды – хоть отбавляй.

В тот благодатный майский вечер разомлевшие после сауны и положенной выпивки (издавна велено: «После бани последнюю рубаху продай, а выпей») председатель колхоза и областной прокурор прогуливались в урочище. Наслаждались вешним теплом, одуряющим запахом первоцветов, оглушительными соловьиными трелями, хорканьем ошалевших вальдшнепов.

Время от времени оба останавливались, чтобы надышаться живительными запахами весны, полюбоваться золотом долгой вечерней зари, вслушаться в гомон и пение птиц. Даже угрожающее жужжание майских жуков рождало приятное чувство.

Прелесть и благодать, благодать и прелесть разлиты в окрестном мире в такой час. Председатель и областной прокурор полной грудью впитывали живительную бодрость во время частых остановок. Как не остановиться – такая кругом благодать! И они то и дело останавливались, замирая, радуясь великолепию бытия. Оба сильные, даже могущественные в положенных пределах, деловые и строгие в служебное время, на отдыхе не чуждались простых радостей, приятной размягченности.

Остановились в очередной раз председатель и прокурор, зачарованные особенно замысловатой трелью бойкого соловья. Всем существом отдались вниманию чарующей мелодии, как вдруг совсем близко раздался оглушительный выстрел. В заказнике, где всякая охота запрещена, когда охотиться еще не разрешено, вдруг выстрел браконьера?!

Да это же безобразие, преступление! В вечернем сумраке браконьер мог лишить жизни случайно оказавшихся рядом людей. И каких людей! Негодование вскипело в сердцах председателя колхоза и областного прокурора, изрядно струхнувших в ту минуту и осознавших со всей отчетливостью, в какой опасности они столь неожиданно оказались.

Оба испытали шок, истинный шок. Но оба, надо отдать должное, быстро пришли в себя.

Первым овладел собой областной прокурор. Он проворно рванулся за ближайший куст, из-за которого прогремел выстрел. И сноровисто ухватил за воротник видавшей виды телогрейки вооруженного старехоньким дешевеньким ружьишком браконьера. Это был хлипкий на вид мужичок в зимнем треухе, несмотря на почти летнюю жару.

Почувствовав на шее сильную властную руку, мужичонка без сопротивления отдал прокурору неказистое ружьишко и обреченно последовал за ним. Браконьер понимал, что сопротивлением можно только усугубить вину, что наказание нести придется, от этого не отвертеться.

Председатель колхоза набросился было на несчастного со всякими ругательствами, грозя тяжкими карами не за одно браконьерство, а и за покушение на жизнь человеческую.

Тщедушный браконьер казался перепуганным, то ли притворялся, то ли на самом деле испытывал страх, изображал полную покорность, ни словом не возражал, не делал ни малейших попыток оправдаться или защититься. Видимо, знал, что повинную голову меч не сечет.

Хотя рассчитывать на это не было видимых оснований. Председатель колхоза и областной прокурор казались столь рассержены, столь возбуждены и злобно настроены, что могли в этом укромном месте совершить и самосуд.

Но самосуда браконьер не боялся, хотя и чувствовал всем жалким существом, что ему сегодня не поздоровится. Ох, не поздоровится. И поделом.

– Что с тобой прикажешь делать? – вопрошал, поостыв, прокурор.

– Ведь ты же, мразь, ни за что ни про что мог убить ни в чем не повинных людей, – сердито внушал продолжавший кипятиться председатель колхоза.

Сыпались и другие подобные слова на бедную голову плюгавенького браконьера, сносившего все безропотно и даже безучастно. Безучастность больше всего и выводила из себя председателя колхоза.

– Сукин сын, чуть было не лишил жизни и хоть бы что, глядит невинной овечкой, – при этих словах председатель не сдержался и дал пинка браконьеру.

Пинка замухрышистый мужичонка не снес.

– Вы это не надо, не полагается, статью какую там подбирайте, а рукоприкладство не дозволяется.

Сказано это было ровно, спокойно. Даже с некоторым достоинством, что не могли не отметить прокурор и председатель колхоза. И оба подумали: не из робких. Прокурор даже вслух высказался:

– А ты тертый калач.