встречался. Ага. Нанесла нам тут визит, так сказать.

– И чё?

– Беспокоила старуху насчёт тебя.

– Насчёт чего?

– Говорит, мол, ты больше не отвечаешь на письма. Хочет знать, как ты там вообще.

– Так ты живёшь там ща, или чё?

– Просто подумал, нелишним будет тебе сообщить. Ну, чтоб ты знал. Вот ты и знаешь.

– Ну да, вот я и знаю. Только это не значит, что мне не наплевать.

– И угарный же ты кадр, однако! Ага, она прямо расстроена была тем, что ты ещё на один срок записался.

– Ты там точно живёшь?

– Так, погостить заехал на пару дней, пока не устроюсь куда-нибудь.

– Удачи.

– Премного благодарен.

– А мать где? На работе?

– Ага. У вас-то там сколько времени?

– А мне это до одного места, – ответил Джеймс. – Я увольнение взял. На три дня.

– Надо думать, семнадцать или восемнадцать ноль-ноль.

– А до одного места! И все эти три дня будет до одного места!

– А ведь уже завтра, нет?

– Завтра никогда не наступит, уж явно не в этом грёбаном кине. Никогда не бывает ничего, кроме сегодня.

– Видел уже реальный бой?

– Спускался в эти ихние туннели.

– И чё там видел?

Брат не ответил.

– Так что насчёт боя? Бывал в сражении?

– Да не, не особо.

– Чё, правда?

– Ну как, это всё типа где-то там, далеко, никогда не прямо в том месте, где находишься ты сам. Ну, то есть видел я и мертвяков, и раненых, и разорванных на куски – всё у нас в ПЗ, в посадочной зоне.

– Без балды?

– Ага. Так что да, тут повсюду творится какой-то пиздец. Но никогда не подбирается к тебе вплотную.

– Ты, наверно, везунчик.

– В этом всё и дело.

– Что ещё? Давай дальше.

– А что ещё-то? Не знаю.

– Давай, браток. Расскажи мне о тамошних пилотках.

Голос младшего брата, слабый и разносящийся эхом, шёл по проводу с расстояния в семь, в восемь тысяч миль. Принадлежи он кому угодно – звучал бы также и говорил бы примерно о том же.

– Пилоток здесь хоть жопой жуй, брат мой Билл. На деревьях растут, созревают и падают. У меня есть одна в сарае за городком. Никогда не видал никого похожего – в смысле, вообще отродясь не видывал. Когда я на ней, её жопа ни разу не касается кровати. Весу-то в ней, наверно, не больше тридцати семи кило – а держит она меня почти под крышей. Небось жрёт на завтрак ядерное топливо. Слушай, по-моему, не стоит брать её с собой в сражение.

– Чёрт возьми. Чёрт возьми, братишка. Я-то в толк не возьму, как мне тёлку снять, с тех пор как домой приехал. Не знаю, как и заговорить-то с настоящей белой женщиной!

– Так ты лучше возвращайся во флот.

– Не думаю, что меня возьмут обратно.

– А чё нет-то?

– Да я, похоже, утомил их слегонца своим присутствием.

– Ну-у-у… – протянул Джеймс.

– Ага-а-а…

Во время молчания из трубки доносились слабые помехи, в которых можно было почти безошибочно различить чужие голоса.

– Как там старина Беррис?

– В порядке. Тоже тот ещё кадр, прям как ты.

– Мать как, нормально?

– Ничё так.

– Всё носится со своим Иисусом?

– Ясен пень. Получил мою открытку, которую она послала?

– А, ту открытку? Ага.

– Я, когда её послал, на губе сидел.

– А-а!

– Ага…

– Слушай, ты этой девке, Стиви-то этой, не говори, что я звонил.

– Стефани?

– Ага. Не говори, что со мной разговаривал.

– Она сказала, ты ей на письма не отвечаешь.

– Все остальные только и думают о своих девчонках, что дома остались, больше ни о чём.

– Ну а ты о чём думаешь?

– О поперечных кисках.

– О кисках из борделя. О кисках за деньги.

– Бесплатный сыр только в мышеловке, брат мой Билл.

Мертвяки, парни, разорванные на куски… Здесь Джеймс, вероятно, приврал. Наверное, чувствовал некоторую принуждённость во время этого звонка за океан, за тысячу миль, и не спешил делиться подлинными переживаниями. Билл Хьюстон уже слышал о том, что особых боёв там, во Вьетнаме, и нет. По крайней мере, таких, как на Иводзиме или во время Арденнской операции. Билл Хьюстон не видел смысла в том, чтобы подлавливать брата на вранье. Джеймс больше не был сопливым малолетним братцем. Уже как-то не хотелось его поддевать и ставить на место.

– Мне пора идти, брат мой Билл. Передай матери, что я её люблю.

– Передам. Что насчёт этой твоей девахи?

– Я же говорил, – сказал Джеймс, – просто не упоминай обо мне, и всё.

– Договорились.

– Договорились.

– Не высовывайся там особо и на амбразуру не лезь.

– Не высовываюсь и не собираюсь, – сказал Джеймс, и из трубки донеслись безжизненные гудки.

Наступил и почти уже закончился январь, и вот наконец Билл Хьюстон нашёл работу в сельской местности в Темпе, под Финиксом. Снял комнату на Саут-Сентрал-стрит, которую можно было оплачивать посуточно, понедельно или помесячно, и ездил туда и обратно на автобусе. Каждую неделю со вторника по субботу в десять вечера, в темноте, подъезжал к воротам фирмы по производству песчано-гравийных смесей «Три-Сити редимикс» и приступал к обязанностям ночного промывальщика. К десяти тридцати территорию покидали последние рабочие из второй смены, и тогда он отшвыривал обязательную к ношению защитную каску и оставался полновластным правителем пятнадцати акров пустыни – гор измельчённого камня, рассортированных по размеру, так что каждая была сложена из умопомрачительно одинаковых по величине камней: от булыжников размером с кулак до песка. С одной вагонетки сыпалась нить мелкой пыли, которая образовывала кучу в конце туннеля длиной футов в двадцать; за каждым загрёбом лопаты он проползал под этим туннелем к далёкой лампочке, горящей в полукруглом абажуре из арматурной сетки, задерживая дыхание и приближаясь; когда вонзал лопату в кучу, над ней медленно взвивалась тучка пылевой взвеси, а он пятился шаг за шагом, уносил пыль лопата за лопатой и развеивал её по ветру – прохладному ветерку, огибающему землю. Промывал бетонные желоба под конвейерной лентой камнедробилки с помощью норовистого брандспойта и дочиста выскабливал каждый жёлоб тупоносой лопатой. Ночи были ясными и неистово звёздными, но в остальном пустыми и холодными. Для обогрева по всей территории стояло и горело несколько железных бочек в пятьдесят пять галлонов, полных песка, пропитанного соляркой. Билл плутал по лабиринту конвейерных лент под исполинскими камнедробилками, а работа никогда не заканчивалась. На следующую ночь – те же ленты, те же телодвижения, даже иногда, как было очевидно, те же самые груды щебня и камня и тот же самый захваченный с собой холодный бургер в обеденный перерыв за пыльным