какой-то странной прихоти внезапно изображает на каменной глыбе тело человека, подвергаемое пыткам, сначала кто-нибудь может подумать, будто это просто случайность, которая не означает ровным счётом ничего. Но когда в течение многих дней езды в седле он видит всё ту же осмысленную формулу повторённой несколько раз, когда Природа упрямо выражает одну и ту же идею; когда раз за разом возвращаются всё те же патетические формы; когда в каменных глыбах проявляются головы знакомых богов и когда возникает тема смерти, за которую человек настойчиво платит цену; когда в них отражается – становится менее смутным, более отделимым от каменного вещества – расчленённый облик человека, облик богов, которые всегда его истязали; когда целый край вырабатывает философию, параллельную философии населяющих его людей; когда становится известно, что первые люди общались языком жестов, и когда этот язык оказывается величественно высечен на скалах – вот тогда уж точно нельзя будет подумать, будто это просто случайность, которая не означает ровным счётом ничего.

1968

За три недели до планового окончания своей службы во флоте, находясь в моряцкой столовой Ёкосуки, на кухне, куда его с тремя другими матросами назначили в наряд красить стены, Билл Хьюстон подрался с одним негром. Хьюстон всякий раз дрался на один и тот же манер: атаковал быстро и незаметно, пихал противника плечом в верхнюю часть живота, при этом захватывая его колено левой рукой, после чего оба опрокидывались на пол, да так, что Хьюстон оказывался сверху и со всего размаху вдавливал врагу плечом солнечное сплетение. Другие приёмы он тоже отрабатывал, потому что полагал умение драться важным навыком, но такое начало работало в основном с сильными соперниками, такими, что твёрдо держались на ногах и замахивались кулаками. Негр же, с которым Хьюстон сцепился на этот раз, не стал ждать, когда тот доберётся до его ног, и зарядил Биллу в лоб – и пока они летели вниз, чтобы затем грохнуться прямо на пятигаллоновое ведро краски и залить ею всё помещение, Хьюстон наблюдал мелькающие перед глазами звёзды и радужные вспышки. Прежде у него ещё не разу не случалось разборок с неграми. Пресс у парня оказался твёрдый, словно бронежилет, и вот, когда они скользили по кафельному полу в растекающейся луже казённо-зелёной эмали, он уже увиливал в сторону. Хьюстон попытался выпрямиться, а чернокожий парень вскочил на ноги легко, будто кукла, и примерился нанести боковой пинок, от которого череп Хьюстона уберёгся лишь потому, что парень поскользнулся и ухнул в вязкую массу, выставив левую руку, чтобы смягчить падение. Но рука тоже соскользнула, и он совершил ошибку: в попытке подняться перекатился на спину – к этому времени Хьюстон пришёл в себя и что было силы прыгнул обеими ногами ему на живот. Этот финт назывался «притоп мустанга» и имел славу смертельного, но Хьюстон просто не представлял, что бы ещё сделать, – да и в любом случае, он хоть и завершил потасовку и даровал Хьюстону победу, но на самом-то деле всего-то сбил парню дыхание. Шестеро из берегового патруля задержали дерущихся – двух одинаково зелёных двуногих существ без чётких расовых признаков. Когда патрульные отёрли их начисто, застелили сиденья джипов брезентом и увезли арестованных, надев наручники, Хьюстон заключил: если им придётся мотать срок на гауптвахте совместно, то, пожалуй, лучше будет избежать реванша. Официально он выходил в драке победителем, однако это у него, у Хьюстона, где-то там под слоем зелени закрасовалась в итоге между глаз большущая синюшная шишка.

– О чём повздорили? – потребовал ответа один из патрульных.

– Он обозвал меня «тупорогим снежком», – ответил Хьюстон.

– Так ты же сам обозвал меня «ниггером», – заспорил парень.

– Это уже во время драки, – возразил Хьюстон, – так что это не считается.

Всё ещё возбуждённые после боя, гордые и довольные, они прониклись друг к другу дружеской симпатией.

– Ты меня так больше не называй, ага, – сказал негр.

– Да, собственно, и не собирался.

Вот так матрос Хьюстон получил досрочное увольнение со службы на общих основаниях и провёл последние десять дней во флоте не как моряк, а как заключённый на гауптвахте военно-морской базы в Ёкосуке.

По освобождении ему выдали талон на один коммерческий рейс до Финикса. Во время перелёта он почувствовал себя паршивее некуда. В ушах стучало, словно по черепу колотили молотом, кружилась голова, в воздухе витал какой-то мертвенный привкус. Это будет первый и последний полёт в его жизни, поклялся Хьюстон. В аэропорту Лос-Анджелеса он скатал оставшуюся часть билета до Финикса в шарик и швырнул его в пепельницу, переоделся в мужском туалете во флотскую форму, перебросил через плечо спортивную сумку и, выдавая себя за моряка, доехал до дома автостопом сквозь январскую прозрачность пустыни Мохаве. Окрестности Финикса показались вдали быстрее, чем он ожидал. Теперь это место больше стало похоже на город: по федеральной магистрали номер 10 скрипели шины, над головой, мерцая огоньками в синих пустынных сумерках, гудели реактивные авиалайнеры. Который час? Часов у него не было. На самом-то деле Хьюстон даже не знал, какое сегодня число. Он остановился на перекрёстке Семнадцатой улицы и Томас-авеню под разбитым фонарём. В кошельке было тридцать семь долларов. Ему было двадцать два года. Он уже почти месяц не ощущал вкуса пива. Не имея чёткого плана, позвонил матери.

Спустя неделю, сидя у матери на кухне за кружкой растворимого кофе, Билл поднял телефонную трубку: звонил его брат Джеймс.

– Кто это? – удивился Джеймс.

– Кто-йта спрашивает «кто-йта»? – передразнил Билл.

– Ну, допустим, я.

– Как там твоя сайгонская пиздень?

– Надеюсь, мать прямо там рядом с тобой не сидит?

– На работу свалила, наверно.

– У вас там разве не шесть утра?

– Тут-то? Да нет. Ближе к восьми.

– Чё, не шесть утра?

– Ну, было шесть. А теперь уже восемь.

– И что же ты делаешь в восемь утра?

– Сижу тут в трусах, пью «Нескафе».

– С флотом покончил?

– Покончил с ними, и они со мной.

– У мамки живёшь?

– Так, гощу. А ты сейчас где?

– Вот прямо сейчас, в эту минуту? В Дананге.

– Это где?

– Где-то на дне ведра с дерьмом, вот где.

– Уже год тебя не видел, с самой Иокогамы.

– Ага, порядочно мы уже не виделись.

– Смешно сказать.

– Ага, типа того.

– «Не видел тебя с самой Иокогамы», – повторил Джеймс. – Что ж…

Повисла тишина. Билл спросил:

– Чё там, подцепил какую-нибудь пилотку?

– О да.

– Как?

– Да примерно так, как ты и представляешь.

Билл сказал:

– В курсе, что тут заглядывала эта твоя деваха?

– Кто?

– Стефани. Малолетка, с которой ты