даже консульская машина — не препятствие. Но здесь хоть какая-то защита, поэтому ты отсюда никуда не рыпайся. Я выскочу в туалет, а ты, если захочешь, то вот он, — и с этими словами уже второй раз за сутки чиновник вручил мне пакет, но теперь уже не с бутербродами. В другой ситуации я бы, наверное, посмеялся, но сама мысль о том, что я уже пережил, может оказаться только цветочками, загнала меня поглубже в сиденье. Всю дорогу пакет для справления нужды, лежащий в кармане пассажирского кресла, напоминал, что с Ираном шутки плохи. Будто чувствуя, что негоже устраивать туалет на заднем сиденье, Женя уверенно давил педаль в пол. Через 5 часов мы уже подъезжали к Тегерану.

На въезде в город телефон консула взбесился от атаки звонков — то ли рабочий день начался, то ли все заинтересованные почувствовали, что мы близко. Опытный дипломат держался молодцом и стойко отвечал на один и тот же вопрос:

— Да, да, с нами едет. Рядом со мной сидит. Да, я вам говорю, рядом со мной сидит, — не уставая говорил он в который раз. Когда телефон запиликал в очередной раз, консул резко повернулся ко мне и протянул трубку.

— Доброго дня, як вас звати? — от удивления слышать красивую украинскую речь в Иране мое ухо вспыхнуло жаром.

— Артемій Сурін, — слава Богу, после всего я еще помнил свое имя.

— Добре, все гаразд, — ответили на той стороне мира, и трубка вернулась к хозяину. На мой немой вопрос «Кто звонил?» консул ответил поднятым указательным пальцем: мол, звонили оттуда.

Под зацикленный «саундтрек» телефонных звонков мы оказались у особняка посольства Украины. Машина заехала во двор, а затем в подземный гараж. В этот момент я выдохнул. Тут же нас окружили сотрудники посольства, охранники, дипломаты, персонал — все, кто мог, спустились в гараж, чтобы поздравить с удачным исходом событий. От их искренних объятий и улыбок меня окутало забытое чувство безопасности. На секунду показалось, что здесь все как дома и сейчас из-за угла выбежит и бросится на шею Маруся, а мои собаки будут ластиться и прыгать на меня от счастья долгожданной встречи. Но следующим, кого я увидел, был наш посол — невысокий человек, судя по акценту, с Западной Украины. Он с нетерпением и неприкрытой радостью ждал меня в своем кабинете и, обняв, сразу вернул в жестокую реальность:

— Слушай внимательно. Это Восток. То, что ты вышел, — тебе уже сказали, — это крупное везение, это просто чудо…

«Итс э риэл мирикал», — на ум пришли дикие причитания водителя, а посол продолжал на полном серьезе:

— Но время играет против нас. Сейчас тебя отпустили, но если этот материал пойдет дальше, то кто-то примет другое решение, понимаешь? Это большая политика, тебя могут оставить здесь навсегда просто гнить. А может, и показательно грохнут, чтобы другим путешественникам неповадно было, — обрисовывал возможное развитие событий он. Но если от слов невменяемого водителя в Ардакане хотелось орать: «Да хватит сгущать краски!», то здесь все звучало более чем реалистично: — Запомни, ничего не решено, ты сможешь себя чувствовать свободным только тогда, когда покинешь Иран. Сейчас мы тебя укроем в посольстве. Не выходи из здания, не подходи к окнам, не выходи ни с кем на связь вообще. Завтра утром будем тебя эвакуировать, а сейчас иди прими душ и спускайся вниз — борщ стынет, горилка нагревается!

Посидели мы тем вечером по-украински — со щедрой поляной всего, что напоминает о доме, здесь — в чужой, далекой, с жестокими законами стране. Удивительно, как легко воссоздать островок Украины в особняке посреди Тегерана. И дело не в горилке и сале, а в украинском сердце. Только этот инсайт накрыл меня, в комнату вбежал заместитель посла — добрый, открытый парень по имени Сурен, — и что-то нашептал своему шефу на ухо. Посол повернулся ко мне и, тяжело вздыхая, изрек:

— В Киеве собираются устроить митинг под иранским посольством, чтобы тебя освободили. Надо срочно остановить это! — расслабленность после пары рюмок горилки резко улетучилась. — Это только навредит и привлечет внимание, и тогда тебя выдернут и никогда отсюда не выпустят. Они поймут, что ты какая-то важная птица, и захотят еще поторговаться. Дай нам сутки, чтобы тебя вывезти. Если это не получится через сутки, тогда уже можно устраивать митинги. Других вариантов не будет… Останови это как можно скорее.

Наш душевный ужин в секунду превратился в шпионские страсти по украинскому Ассанжу. Чтобы усмирить эту надвигающуюся бурю, я попросил доступ к почте и начал быстро строчить эсэмэску своему другу и партнеру Саше Кислуну: «Со мной все хорошо, сейчас в безопасности, срочно останови это, напиши всем, Диме Комарову и другим, что ни в коем случае нельзя сейчас никаких митингов делать. Поблагодари всех за помощь, но останови возможный митинг». Через пять секунд Сашин ответ: «Все понял, сделаю!» Он, конечно, не давал никаких гарантий на успех, но, по крайней мере, у меня было чувство, что я сделал все, что мог.

После трех бессонных суток я вырубился намертво, но даже при таком изнеможении искра тревоги продолжала тлеть, вспыхивая и пробуждая меня каждый раз, когда охранник периодически с заботой няни тихонько нажимал на ручку двери, проверяя, все ли со мной в порядке. А на рассвете он настойчиво постучался и сообщил, что пора вставать.

Внизу в гараже уже стоял белый пассажирский микроавтобус. В фильмах такие «случайно» паркуют на улице, скрывая за неприметным видом фургона богатый внутренний мир разведки. Его неприметность слегка нарушали специальные номера для выезда за границу. Видя, что мой взгляд зацепился за них, Женя добродушно сказал:

— Да, это все для тебя, Артемий. Обычно такие номера делают около месяца, но мы справились за день.

Я думал, что уже перестал удивляться чудесам происходящего, пока не заглянул внутрь. Там сидели семеро: кроме Жени, начальник службы безопасности, еще один мужчина с загипсованной ногой, две женщины — жены дипломатов, и девочка — дочка одного из них.

— Так надо, — ответил на мой немой вопрос посол таким тоном, что все последующие объяснения утратили смысл.

Я был восьмым в этой интересной компании случайных-неслучайных спутников, и операция «Эвакуация из Ирана» началась — микроавтобус рванул строго на север, в сторону Азербайджана.

На выезде из Тегерана дипломат с загипсованной ногой тронул меня за предплечье и показал пальцем в окно на большое бледно-коричневое здание, распластавшееся на пригорке. Он не подавал признаков жизни.

— Видишь? Там все в колючей проволоке, — продолжал экскурсию дипломат. — Это тюрьма Эвин[16],