Он навалился на Марию всей тяжестью тела. Как глупо, что она услала с поручениями Стивена и Нэнси! Кое-как она доковыляла до ложа, почти неся Вилла на себе, и они оба рухнули на постель. Мария села и тут же поднялась на ноги, но он схватил ее за запястье.

— Ты же не дашь мне умереть, Мария, только из-за того, что любишь его? — Широко открытые глаза пытались сосредоточиться на ней, но это не удавалось: у Вилла в голове все плыло, глаза бессмысленно бегали туда-сюда.

— Ты не умрешь, муж мой. Я не дам тебе умереть. — Но его голова уже бессильно упала на подушку, открытым ртом он с усилием хватал воздух.

Мария положила ноги Вилла на ложе, достала из сундука одеяло и укрыла его. Потом на минуту застыла, лихорадочно перебирая в уме все слышанные за последние годы и передаваемые шепотом советы по лечению этой болезни. Такого быть не может — с Виллом этого не должно было случиться!

Она достала из сундука свою меховую накидку, пересыпанную на лето сушеными лепестками лаванды, рассыпала лепестки по всему полу. Она помнила, что больному нужно дать хорошенько пропотеть, чтобы вышли из тела все яды. Куда же слуги запропастились?

Сохраняя видимость спокойствия, Мария стала смывать с его лица липкий пот. Боже правый, это действительно была потница — запах от него исходил, как из давно запертой комнаты. Леди Вестон когда-то говорила, что это самый верный признак — запах спертого воздуха, запах смерти.

Вернулась Нэнси со свежей водой и фруктами, за ней вошел на цыпочках Стивен, неся вино, а подмышкой — охапку веток. Мария сразу же сообразила для чего.

— Правильно, Стивен, надо развести огонь, чтобы яды вышли наружу. Разведешь огонь, сходи поищи, не остался ли здесь кто-нибудь из лекарей, хотя я слышала, что всех, кто еще был, забрала себе Ее величество. Живее, Стивен!

— Да ведь он уже уснул, госпожа. Нельзя, чтобы он спал! — раздался из-за спины Марии голос Нэнси.

— Мне кажется, время еще раннее, а ему надо восстановить силы.

— Моя сестра говорит: кто уснул, тот уже больше не просыпается, госпожа.

— Помолчи, девочка, принеси лучше миртовые листья и розовые лепестки, ими надо посыпать простыни.

В последующие часы Мария изумлялась собственному самообладанию. Она покрикивала на слуг, но во второй половине дня, когда комнату залило жаркое солнце, а в камине ревел огонь, стало жарко, как в пекле; с них со всех уже ручьями лил пот, поэтому всякие разговоры прекратились. Она изо всех сил старалась не давать Виллу уснуть, однако он то и дело терял сознание, а голова и живот болели все сильнее.

— Комната так и вертится, — шептал он в бреду. — Что, Элеонора уже приехала?

— Элеонора, милорд? — В душе Марии отвратительным грибом-поганкой снова стал набухать страх. — Элеоноры пока нет здесь.

— Ты еще не посылала за Стаффом, венчаться с ним, нет? — почти прокричал Вилл, потом в изнеможении упал на подушки.

— Нет, конечно же, нет, Вилл. — По лицу Марии покатились слезы. — Отдыхай. Не тревожь себя. Я здесь, с тобой. Я ухаживаю за тобой.

Всю комнату заполнил смрад, забивая нежные целебные запахи мирта, розы и лаванды, шедшие от меховой накидки, в которую отчаявшаяся Мария закутала мужа. Наступила ночь. Стивен принес гусиное перо, и больной через каждый час потягивал через него особое целебное вино с порошками. Но, сколько бы он ни пил, вся жидкость выходила с потом, даже мочиться ни разу не пришлось. Мария велела Стивену и Нэнси ночевать в коридоре, чтобы их можно было позвать в случае необходимости, а сама поддерживала огонь в камине. Слугам можно не дышать сгустившимся в комнате смрадом, да и лучше им не слышать, как больной в бреду все сокрушается о потере прежнего положения его рода и обвиняет во всех грехах семейство Буллен и свою жену. Жара была нестерпимой; Мария разделась, оставшись в одной пропитанной потом сорочке, и снова стала протирать лицо мужа влажной губкой. Тут он неожиданно открыл глаза и слабо сжал ее запястье.

— Это Его величество зовет меня? Надо идти! Он желает, чтобы я явился к нему. — Слабой рукой Вилл тщетно пытался откинуть наброшенные на него женой покрывала. — Сейчас ночь, Мария?

— Да, мой дорогой господин. Сейчас ночь. — И она ласковыми движениями вытерла ему лоб.

— Значит, это он меня зовет. Он разгневается, если я не явлюсь, и тогда мы все потеряем, любовь моя ненаглядная.

— Тебе надо отдыхать, Вилл. Я здесь. Я тебя не покину.

— Ах, милая моя Элеонора, мы же потеряем все, ради чего трудились!

По щекам Марии покатились слезы, смешиваясь с потом, который уже щипал ей глаза. Всю свою любовь он отдавал сестре и своему делу. Марию он никогда не любил, и виновата в том она сама. Она была ему не просто плохой, а отвратительной женой. Он мог бы полюбить ее. Он подарил ей двух прекрасных детишек. Она обидела его тем, что пять лет позорила своей связью с королем имя, которым он столь дорожил, а его тем временем куда только ни посылали со всевозможными поручениями. А теперь — со Стаффом, которому он некогда так доверял и перед которым даже в какой-то мере преклонялся… Это тоже ее вина?

— Господи Боже, я тяжко согрешила, — прошептали ее губы, и она склонила голову, потеряв и силы, и надежду. Все говорили, что потницу насылает Бог как кару за грехи. Но почему же на Вилла, а не на грешницу?

— Ты так красива, Мария. — Она открыла глаза и сквозь пелену слез посмотрела на мужа. — Ты одинаково прекрасна что в праздничных нарядах, что в нижней сорочке. Быть может, нынче ночью король вызовет к себе тебя, а не меня. — На его дрожащих губах появилась слабая усмешка. — Тогда ты сможешь еще раз попытаться вернуть земли Кэри. — Больной попытался прочистить пересохшее горло, но изо рта вырвалось лишь тяжелое, с присвистом, дыхание. — А Элеонора уже приехала? — снова спросил он. — Она-то уж захочет поехать со мной в Дарем, а ты вот не хочешь.

Мария перестала мешать ему уснуть: голова и живот у Вилла болели все сильнее и сильнее, и это заставляло его просыпаться всякий раз, как он впадал в дрему. Но она все время вытирала ему губкой лицо, держала в своих руках его дрожащие пальцы, читала по памяти отрывки из Библии, утешая не только его, но и себя. Вилл беспрестанно перебивал ее, он то просил воды, то спрашивал о сестре.

Перед рассветом Мария позвала Стивена и велела принести еще дров, а растрепанную Нэнси послала за священником — ее слишком встревожило частое поверхностное дыхание Вилла и стоны. Девушке не удалось найти ни одного духовного лица, даже в монастыре за пределами Гемптон-Корта, где проводились обычно службы с участием короля. С первыми проблесками рассвета Нэнси, запыхавшаяся и вся в слезах, вернулась в серый полумрак комнаты.

— Никого нет, госпожа, ни единого монаха или священника. Уж вы простите меня. Кругом, кажется, ни одной живой души нет.

Вилл при звуках нового голоса открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Я знал, что она приедет. Знал, что откликнется на мой зов.