Мусульмане торжествовали победу. Отрезая головы убитым христианам и насаживая их на копья, они с дикими криками радости двинулись на Хаттин.

И тут снова появились тамплиеры, ведущие за собой всех рыцарей окрестных замков и городов, которых им удалось собрать. Завязалась битва. Жестокая, кровавая сеча. Рыцари Храма бились столь отчаянно, столь смело и дерзко, что падали только тогда, когда не оставалось уже сил держать в руке меч. Бились, зная, что все равно смерть, ибо войско сарацин насчитывало около 70–80 тысяч воинов. Рубились до последнего вздоха, стараясь уничтожить как можно больше магометан – во имя Христа, во славу веры! Но слишком неравными были силы. Да тут еще Саладин приказал поджечь сухую траву, и ветер погнал дым на несчастных, обреченных сынов крещения.

Они рубились, уже плохо видя вокруг, ибо день обратился в ночь. Вихри пыли, тучи стрел, искры от мечей и сабель, рассеченные тела, прощальные крики, потоки крови, в которых скользили копыта лошадей – да разве описать эту битву без слез на глазах? Гибли рыцари – воины Христовы, валились один за другим с седел, пронзенные стрелами, проколотые копьями, порубленные мечами. И все меньше их становилось, и горстка уже осталась, обессиленная, чуть живая, а сарацины, победно издавая свои дикие гортанные вопли, всё наступали, всё теснее сжимали кольцо… И вскоре все было кончено. Почти все тамплиеры и госпитальеры полегли на этом поле, кроме тех, кого взяли в плен: короля Иерусалимского Ги де Лузиньяна, Жерара де Ридфора и с ними целый отряд рыцарей. И еще лежал в пыли, окровавленный, Святой крест, который должен был нести перед христианским войском трусливо бежавший патриарх Ираклий.

После битвы Саладин вошел в шатер, где содержались пленные и его враг Рено де Шатильон. Усмехнувшись, Саладин предложил ему принять ислам, дабы избегнуть смерти. Рено отказался, и тотчас султан снес ему голову с плеч.

А поутру вывели на поляну пленных тамплиеров и госпитальеров, самых ревностных защитников христианства. И предложили им, сынам Христа, обратиться в магометанскую веру с тем, чтобы сохранить жизнь. Проклятое грязное отродье! Они стояли и смеялись, уже зная, что последует за этим, уже поглаживая свои кривые сабли. И место это находилось на берегу Тивериадского озера, где Спаситель ходил по воде и являл многие свои чудеса.

Отказались христиане признать Аллаха своим богом, а этих поганцев – своими братьями. Все отказались, и все были обезглавлены, а Саладин сидел на пригорке и с улыбкой наблюдал за казнью.

Дальше прецептор добавляет, что неверные после этого двинулись на Акру и взяли город штурмом, потом осадили Тир. И нет счета несметному войску магометанскому, так что, если не прибудет помощь из Европы, падут города Аскалон, Бейрут и святой град Иерусалим, а с ним вместе все королевство христианское.

Недвижно сидел на троне папа, когда умолк чтец; застыли на стульях и скамьях епископы и кардиналы. Сам воздух в зале, казалось, сгустился, потемнел и, напитавшись кровью, взывал о мщении.

Наконец папа заговорил – с гневом, сверкая глазами, наклонившись вперед:

– Доколе же будем сидеть, наблюдая, как гибнут во имя веры Христовой наши братья? Доколе поганые сельджуки будут смеяться над крестом, над Господом нашим, верой и над нами самими! Помощи ждут от христиан их братья, оставшиеся еще в живых, защищающие из последних сил своих святыню – Гроб Господень! И надеются они, что придет эта помощь, что войско рыцарей-христиан раздавит смрадное племя магометан, обратит его в пыль, в грязь, в пепел! Придут защитники, недолго осталось держаться. Так думают жители латинского королевства и на это надеются, взывая к Богу, посылая Ему молитвы и мольбы. Но что вместо этого мы видим? Кого поставит Европа под знамя Христа? Сколько рыцарей примут крест, если они, словно бешеные псы, рвут друг другу глотки в своем же доме, на своей же земле! К вам, франки, обращаюсь. – Григорий VIII вытянул руку в сторону французского духовенства. – Ибо ваш народ безумнее, злее и кровожаднее любого из народов. Сколько рыцарей погибло в междоусобных воинах? Кто ведет этому счет? А сколько их гибнет на ваших проклятых турнирах, копейных поединках, которые они устраивают каждую неделю в честь дамы своего сердца! Третий Латеранский собор запретил турниры под страхом отлучения от Церкви. Следить за этим поручено было епископам и архиепископам городов и областей. И что же в результате? Отлучения не действуют, рыцари продолжают биться и калечить друг друга, а отцы Церкви равнодушно за этим наблюдают и лишь пожимают плечами! Зачем вы, архиепископ, носите мантию на плечах? Вам больше подошла бы монашеская сутана! А вы, епископ? Что запретили, кого отлучили, какие приняли меры к прекращению рыцарских безумств? Никаких!

И папа с силой стукнул посохом об пол.

Франки побледнели.

– В чем же сила Церкви? – продолжал кипеть гневом понтифик. – Зачем она нужна на ваших землях, если святых отцов никто не слушает, а наоборот, рыцарь смеется над ними и даже грабит, а порою и убивает! Где ваше слово Божье, где угроза кары небесной, геенны огненной! Где гневный глас возмущения, где отлучения, интердикты? Ответьте мне, я хочу знать! Похоже, тебе, архиепископ, надоело носить на голове митру. Может, вместо нее ты напялишь овечью шапку и отправишься пасти коз? Я слушаю тебя. Что скажешь ты в оправдание своей бездеятельности? Долго ли еще на землях короля и ваших графств рыцари будут продолжать убивать друг друга вместо того, чтобы мечом своим разить неверных?

Архиепископ стал оправдываться, сбивчиво объяснять, что Церковь осуждает образ жизни рыцаря, предает проклятию, налагает интердикты, но никого этим уже не удивишь. Не боятся дворяне ни адовых мук, ни кары небесной. Невзирая на все запреты, устраивают турниры свои, часто оканчивающиеся смертельным побоищем. Рыцарю скучно сидеть без дела, он должен постоянно держать в руке меч или копье, оттачивать свое воинское мастерство. Он рожден воином, ничему другому его не учили, и жизни иной, кроме как охотиться и мчаться на коне, махая мечом, он себе не представляет.

– Ваши рыцари распутники и пьяницы, – подал голос один из кардиналов, – жизнью своей грязной они бесчестят свое имя и ремесло. Отвагу свою они утопили в бочке с вином и растеряли в постелях шлюх. А храбры они только с беззащитными, особенно со святыми отцами и простолюдинами, которых грабят и убивают без разбору.

– Бесами одержимы рыцари франков, – произнес другой кардинал. – Мечтанием обогащения и корысти настроили бесы Иуду предать Господа нашего.

– Не почитают Церковь, не уважают священников, хулят веру! – подлил масла в огонь третий. – Враг света мрачный сатана своей злой деятельностью преграждает проникновение лучей света Христова в души человеческие. Слышал я, смеются франкские рыцари над проповедями, монахами, над святыми реликвиями.

– Нет, почему же, – стал защищаться архиепископ, – они почитают реликвии, совершают паломничества к святым местам и проклинают еретиков…

– Это благочестие во имя веры проявляется у них лишь во время болезни или на смертном одре. Угрызения совести – вот как это называется. Ибо кем стал владелец замка – граф, барон? Если раньше он бился на турнире в честь дамы сердца, то теперь он разбойник с большой дороги – грабит церкви, ворует коров, баранов и овец. Если прежде его восхваляли за прекрасный удар копьем и пели в его честь балладу, то теперь проклинают и жалуются на него королю. Ведь до чего дошло! Грабят герцоги, сами короли. Всем известный трубадур де Борнель был обобран до нитки, когда возвращался от кастильского двора. И кто же его ограбил? Сам наваррский король Санчо Сильный!