Этьенетта улыбнулась, бросилась на шею к кормилице и поцеловала ее.

Вечером она встретила Гарта в галерее. Улучив момент, она подошла и первым делом, присев на корточки, сказала несколько ласковых слов Раймону, которого отец держал за руку. Потом поднялась:

– Сир, королевство глубоко признательно вам за то, что вы отговорили короля от необдуманного шага в деле о разводе.

Гарт улыбнулся:

– А вы, Этьенетта?

– Что я?…

– Вы лично признательны нам с Гереном?

– Я так люблю нашу королеву! И если бы случилось то, чего хотел король, то я… то все мы…

– Но ведь не случилось же, – не гася улыбки, смотрел на нее Гарт.

– Хвала Господу, – произнесла она. – Теперь его величество понял, как глубоко ошибался тогда, ведь еще несколько месяцев – и королева родит ему наследника!

– Этому можно только радоваться, не так ли, мадам?

– Разумеется. Но я рада еще и тому, что встретила вас. И я хочу вам сказать… хочу сказать… – Она смутилась, прикусив губу, но тут же нашла выход из положения: – Что вы оба мне очень нравитесь, то есть вы и ваш сын.

– Буду счастлив, если эта встреча положит начало нашей дружбе, – ответил Гарт.

День прошел, другой, и двор загудел на все лады, обсуждая новость. Отношение к Этьенетте заметно изменилось. Если раньше ей просто слегка кланялись при встрече, то теперь мужчины ниже опускали головы, а дамы прямо-таки застывали в почтительных реверансах. Короля, как и его верных слуг, откровенно боялись, а при виде Бильжо с его компанией наемников буквально приходили в ужас, считая его палачом, готовым по первому знаку своего хозяина пытать, а потом казнить свою жертву. А тут – любовница самого Гарта, лучшего друга короля! Вздумай она ему пожаловаться, дойдет до Филиппа, а дальше нетрудно предугадать – опала или ссылка.

Так Этьенетта приобрела еще больший вес в глазах придворного общества.

Филипп и в самом деле, собрав войско, окруженный верными телохранителями и своими рутьерами, в июле 1187 года выступил в поход. Но не в Нормандию. Хитрый Герен каким-то образом разузнал, что Генрих с ратью ждет французского короля на равнине между Руаном и Аркуром.

– Пусть пропадает там со своими вояками, – сказал Герен Филиппу. – Когда им станет нечего жрать, они разбегутся, как мыши при виде кота. Идти надо на юг. У Ричарда мало людей, он не окажет нам серьезного сопротивления, к тому же стратег из него никакой, только и умеет, что махать мечом.

– До папочки весть дойдет нескоро, – согласился с ним Филипп, – а когда дойдет, будет поздно. Да и вряд ли он тронется с места, ведь для того чтобы настичь нас, ему надо будет пройти пол-Франции. Тем временем мы дадим бой Ричарду. Если он попадет в плен, я посажу его в тюрьму как непокорного вассала и перетяну на свою сторону аквитанскую знать. Посмотрим, сунет ли тогда Генрих нос дальше Турени.

– А если Ричард падет в бою?

– Одним орленком станет меньше. Останется последний, самый младший, но он пока в Англии. К тому же он слаб умом, да и воин из него никудышный. Говорят, он высокомерен, честолюбив и жесток – настоящий портрет любого из римских императоров, какого ни возьми. Потому они и правили всего по нескольку лет, а то и по году, потом их убивали либо сами сенаторы, либо солдаты. Очень может быть, что и последний птенец Генриха кончит так же.

– Итак, что же мы решим?

– Идем вниз на Берри, потом на Лимузен. Счастье Ричарда, если он запросит мира.

Войско форсированным маршем миновало Этамп, Орлеан и дошло до сеньории Исуден. Здесь, близ владений короля, где власть держал буржский архиепископ, стоял замок Исуден – сердце сеньории, связанное вассалитетом с герцогом Аквитанским. Замок как замок, ничего необычного: ров, стены, ворота, донжон. И башни по всей длине стен – с узкими окнами, навесными бойницами наверху, называемыми машикулями. Главная опасность – барбакан[47]. С него и решено было начать. Но прежде требовалось перебраться через ров, который следовало засыпать землей из вала, а потом, дабы не держать людей в одном месте, построить плоты.

И началась осада замка. Он плевался стрелами, лил кипяток, смолу и все же дрогнул, когда к барбакану подкатили две огромные башни на колесах и захватили его. А вскоре воины Филиппа уже дрались на стенах. Их было все больше, нескончаемой лавиной текли они по куртинам, спускались во двор и с победными криками убивали и брали в плен защитников замка.

Наконец над донжоном заполоскалось на ветру белое полотнище. Сражение тотчас прекратилось, ворота открылись, и войско французского короля вошло в замок. Филипп на коне, в доспехах, с мечом в руке. Путь его лежит к донжону, где сидит барон с его семейством и немногочисленной охраной. Вот он сам вышел из дверей с покорным видом и, став на колено, склонил голову. Он признал свое поражение. Отныне он – вассал французской короны.

А войско Филиппа разбрелось кто куда, всё еще возбужденное, держа оружие в руках. Проезжая вдоль хозяйственных построек, Бильжо заметил, как бежит кто-то, спасается от него. Усмехнувшись, решил догнать. И тут оборачивается к нему женщина с ребенком лет двух на руках, плачет, пала на колени, руку протянула к всаднику с мечом.

– Пощади, рыцарь! – взмолилась она. – Не убивай! Не сделали ведь мы тебе ничего плохого. Ради Христа, рыцарь, молю тебя!

Бильжо молчал, не зная, как ответить. Молчание это женщина восприняла по-своему.

– Что ж, хочешь крови? Тогда убей меня, но не трогай дитя невинное!..

Бильжо бросил меч в ножны, подъехал ближе.

– Успокойся, мать. Мы ведь не мусульмане. Такие же христиане, как и ты. Так зачем убивать своих же? Встань и иди по своим делам.

– Значит, даруешь нам жизнь?… – тяжело поднимаясь с колен и с опаской глядя на всадника, усомнилась женщина.

– На что мне она, ведь не с тобой же я пришел сюда воевать.

– Не грабители мы и не разбойники, – сказал оказавшийся рядом Робер, – а воины французского короля, и теперь под его власть переходит замок и вся сеньория, понятно тебе?

Вместо ответа она, еще крепче прижав к себе дитя, вновь заплакала, но теперь уже улыбаясь сквозь слезы.

– Скоро научишься говорить по-нашему, по-французски, а то ведь с трудом можно понять твой аквитанский язык, – со смехом добавил Бильжо.

– Спасибо тебе, добрый человек, – молвила женщина, глядя на всадника так, точно сам Спаситель сидел в седле.

Старый рутьер повернулся к Роберу.

– Впервые слышу, как меня называют добрым. Обычно – варвар, душегуб. Наверно, Робер, становлюсь другим.