У него были друзья, были подруги. Было немало секса с самыми разными партнершами, но все эти партнерши были не совсем теми, каких ему хотелось бы. Вернее, они были не идеальными. Хотя они его сексуально возбуждали, удовлетворяли и нередко были приятными собеседницами и добрыми приятельницами – за дур он их не держал, но всегда (месяцем раньше, месяцем позже) вдруг находил, что они не идеальны. После этого все, что было, становилось наваждением, а поэтому – с глаз долой, а из сердца вон. Точнее, его сердце тошнило от ранее привлекательной для него женщины.

Временами Антон шутил (чуть не плача), что по нему плачет электрический стул, и пытался припомнить, подбрасывал ли его папа в детстве так, что он стукнулся головой. Потому что папа забыл его подхватить при падении. Задумывался он и о том, что дело в его тонкой душевной организации. Поэтому некоторое время он честно работал над собой в паре с психологом. Тот, кстати, отработал на совесть, высветив те стороны жизни, которые Антон старался в себе не замечать. Исключив навязчивые состояния, специалист пожелал Антону удачи, напомнив, что жизнь устроена таким образом, что мы далеко не всегда получаем то, чего бы нам хотелось.

Иначе говоря, хочешь падчерицу – хоти молча. Найди себе женщину, таскайся по проституткам или перетерпи это словно грипп, но табу создавались не просто так. И Антон искренне старался. Воздержание сменялось периодами сексуальных игрищ и даже непродолжительных романов, но в итоге он понял, что все куда глубже, и, стремясь не наломать дров, он убегает от себя. Падчерица – это все-таки хоть и родной ему человечек, но не состоящая в кровном родстве с ним девочка. А значит, речь не об инцесте, а скорее о нарушении табу и совращении малолетних. Впрочем, его родной котеньке уже исполнилось семнадцать…

Устав раскачивать маятник половой жизни из стороны в сторону, Антон успокоился и, разобравшись в себе, понял, что его желание хотя бы отчасти нормально. Другая же часть этого желания с горечью опускала глаза и говорила, что если он лишит свою девочку невинности, то нанесет ей тем самым много вреда. Того, последствия которого будут непредсказуемы для ее дальнейшей жизни. Как мужчина он хотел ее, но как родитель – искренне любил и боялся причинить боль.

– Если все мы ошибаемся, то какая разница? Ошибкой больше, ошибкой меньше. Мир и так несправедлив. Дети страдают, любимые люди уходят из жизни. Все катится к чертям… – С этими словами Антон чикнул пальцем докуренную сигарету, словно козявку. Спикировав наземь, она оставила после себя струйку вьющегося дымка, который очень скоро рассеялся, будто бы его и не было. Остался только шелест деревьев в синеве летнего вечера.

– Дети страдают. А она., она идеальна. В отличие от взрослых. От таких уродов, как я. Прекрасна и чиста. Для сверстников – тупая белая ворона, а для меня – божество. Вот бы… – Здесь он в который уже раз предался своим сексуальным фантазиям. Он плыл в их океане легко и свободно, как в тех детских снах, когда спишь и летаешь. В его фантазиях она, со своей прелестной белой кожей, с родинкой под правой грудью, с улыбкой и милыми зеленоватыми и слегка грустными глазками, с русыми волосами была его. В своих фантазиях он… они были одним целым, без стыда и страха. Он представлял, как она двигается все быстрее и быстрее. Он в ней, а она на нем. Обоим становится жарко и хочется еще. А потом…

Открыв глаза и прикусив губу, Антон прерывисто выдохнул. Кончив, он прошептал ее имя. А потом, будто ребенок, видевший счастливый сон, после которого его ждет унылый детский сад, он ощутил волну ненависти к себе. Такой силы, что вдруг захотелось сигануть вслед за сигаретой. Чтобы все закончилось. Покраснев как ребенок, он захотел плакать и шагнуть в воздух.

В который уже раз сдержав свой саморазрушительный порыв, Антон глубоко вдохнул, взглянув в небеса не то с грустью, не то с ненавистью. Выдохнув, он устало улыбнулся, подумав о Маше.

– Нет, выход в окно не для меня. Тем более, если я суицидну, что будет с ней? И где гарантия, что она не поступит так же? Будем жить, – сказал он сам себе, подтерев за собой, и пошел готовить ужин. Дочка скоро должна была вернуться домой.

Так и вышло, что Антон испробовал все известные ему средства, чтобы не «испортить жизнь» своему ребенку: вел сексуальную жизнь с женщинами, ходил к психологу, работал до одури и даже перечитал кучу книжек: от «Лолиты» Набокова (над которой проплакал, как ребенок) до «Тропика Рака» Генри Миллера.

После всех этих мер он понял, что у него два пути – стреляться или лечиться не пойми от чего, или хотя бы поговорить о том, что у него на душе, с самой Машей.

Странно устроены люди: когда еще несколько лет назад психолог предложил ему обсудить проблему с Машей, он покрутил пальцем у виска и прервал терапию. Слава Богу, специалист успел исключить насильственные мысли и предупредить Антона, что он может делать так, как считает нужным, но никто ему не скажет, как поступить правильно, а отвечать потом придется перед судом:

– Возраст согласия у нас, если ничего не путаю, с шестнадцати лет. Кроме того, по достижении ею совершеннолетия чисто юридически вы имеете право не заботиться о своей дочери, так как она перестает быть ребенком. Но примиритесь ли вы с моральной стороной вопроса?

– Наверное, это пошло и цинично, но что-то мне подсказывает, что у нас с ней может получиться. Звучит как сексуальное использование, я понимаю. Но все же хочется попробовать.

– Примите, пожалуйста, во внимание, что чисто технически, если вы намереваетесь «попробовать» свою падчерицу в ближайшее время, то мое положение обязывает сообщить об этом в полицию.

– Но конфиденциальность…

– Не должна превращаться в покрывательство, перечитайте наш с вами контракт.

Помолчали. Затем специалист продолжил:

– Антон Николаевич, мы не всегда получаем то, чего хотим, и это нормально. А вот если очень хочется, то тут уж смотрите сами – тюрьмы же никто не отменял… Только, прошу вас, представьте себе на секундочку, каково вам будет, стоит оказаться в тех стенах. Подумайте также, сколько людей по стране испытывают похожие затруднения… Как и о том, скольким из них удается не то что быть счастливыми после совершенного, а выйти сухими из воды. Какой вы находите для себя ответ на эти мои вопросы?

Молчание было консультанту ответом.

По опыту он знал, что в такой тишине готовится буря или назревает небольшой инсайт. Так, один из служивших в Афганистане мужчин во время очередной аффективной вспышки швырнул в «мастера человеческих душ» стул, а другая женщина, у которой была идея о том, что двойные стандарты в любовных отношениях – это нормально, неожиданно расплакалась, поняв, что перегибает.

«Клиенты могут вести себя как угодно. Не забывай и сам не перемудри», – напомнил психолог сам себе. Интуитивно уловив, что пора продолжить речь, потому что иначе ему больше не представится такой возможности, специалист продолжил:

– Надеюсь, вы простите мне эту поэтическую вольность. Как бы там ни было, решение за вами, но долг родителя – действовать в интересах ребенка… – Он видел, что клиент будто бы не понимал, как отреагировать на его слова.