Объяснив ситуацию, девушка натурально заплакала. Она была не похожа на обычных попрошаек, наркоманов и алкоголиков, у которых каждый прохожий, витающий в облаках, становится «братишкой», «командиром» или «сестрой».

– Помоги мне, – попросила она Антона.

– Но… я не знаю как. Я не врач и не Бог.

От его растерянности страдание девушки усилилось.

– Пап, а чего она плачет? – подбежала к нему обеспокоенная дочка. – Ей плохо?

– Да, очень, – ответила девушка вместо него и постаралась успокоиться, вспомнив, что слезами горю не поможешь.

– Неужели ей никак не помочь? – переминалась Маша с ножки на ножку, взяв папу за руку.

– Разве что деньгой, – немного подумав, ответил папа и, раскрыв кошелек, вынул оттуда тысячу рублей. – Тебе же это поможет? – спросил он у девушки, стыдливо утирающей слезы. Она не смогла ответить, и он протянул ей деньги. – На вот, возьми. Купи себе поесть… Или, не знаю, найди центр помощи какой-нибудь… как это называется? А, да, благотворительный.

Кивнув, девушка сказала спасибо и, несмело взяв деньги, села с пустым видом на скамейку.

Антон и Маша пошли дальше. Он знал, что скоро начнутся вопросы о том, что произошло, и формулировал в голове подходящий ответ, когда Машечка спросила:

– Разве бывает так плохо, что сидишь в парке и просишь о помощи?

Подумав, что бывает и не такое, Антон ответил так спокойно и ласково, как только смог:

– Я не знаю, как тебе это объяснить, но думаю, что ты поймешь. Штука в том, что иногда плохое случается даже с хорошими людьми.

– Как снег на голову, папа?

– Да, Маш, как снег на голову, – ответил он, и они вышли за пределы городского парка.

Магазин был все ближе и ближе.

Вот и в тот вечер, когда он встретил радостного ребенка на выходе из метро, которого придется расстроить тем быстрее, чем меньше останется идти до дома, Антон вспомнил о той больной СПИДом украинке и решился начать трудный разговор:

– Машуль, скажи, помнишь, как ты была маленькой и мы пошли с тобой в магазин. Мы тогда еще встретили девушку, которой было нехорошо, и дали ей денег, когда ты ко мне подбежала, да?

– Помню, помню, – улыбнулась она ему, но, когда не получила улыбки в ответ, начала понимать, что произошло что-то очень необычное.

Отец был напряжен, и ей передалась его напряженность. Улыбка детского любопытства исчезла с ее лица хотя бы на какое-то время.

– Молодец, – сдержанно похвалил он ее серьезный вид. Антон заметил, что если бы Маша вдруг расплакалась, то и он не смог бы сдержать своих слез. – Ты теперь довольно взрослая, так что я постараюсь с тобой поговорить насчет… Короче, последнее время твоей маме было тоже не очень хорошо, как той девочке.

– Я видела. А сейчас как, за выходные она отдохнула и ей полегчало?

– А сейчас она умерла. Это как уснуть и проснуться в другом мире. Понимаешь?

– Да… Это значит все, она не шевелится, как те люди из новостей по телеку и наша бабушка?

– Да, – только и смог сказать он. Ну а что тут было добавить?

Какое-то время они шли домой в гробовой тишине. Казалось, все вокруг опечалилось и побледнело вместе с ними. Отец думал, что он теперь один на один со всем этим жестоким миром, и ему придется сделать все, чтобы Маша была счастлива, а дочь вспоминала отрывки из своего раннего детства, те его сцены, на которых, словно на фотографиях, она запечатлела моменты грусти своих родных. Скорбь и смерть были ей тогда совсем непонятны, но в те дни она чувствовала, что с бабушкой произошло что-то такое, что одних пугает, а других заставляет приобрести мистическую торжественность. Смерть бабушки была для нее в тот день странным, мрачным, но все-таки праздником. И если Маша и плакала о бабушке в день похорон, то она этого не помнила.

Теперь же она повзрослела и понимала, что плакать об умерших близких не только не стыдно, но бывает нужно – не потому, что так просят, а только если сама захочешь. Украдкой она поглядела на папу.

«Если он не плачет, значит, все обойдется. Значит, не так все и страшно», – подумала она и вскоре спросила:

– А что будет дальше? Ты тоже умрешь? Будешь, как она?

– Все мы умираем. Так положено, – ответил Антон, до боли прикусив губу. – Но я буду с тобой столько, сколько смогу. И уж точно не брошу. И мама тоже.

– Просто в другом мире?

– Да, просто она в другом мире.

– А какой он, этот другой мир?

Антону вдруг захотелось сказать что-нибудь циничное, в духе Жана-Поля Сартра, о том, что мир убог, несправедлив и нескладен. Вспоминая слова этого пессимистичного философа, отец-одиночка захотел психануть и сказать, что Бог не то что оставил людей в сторонке и пошел по делам, а реально не существует вовсе (так, как ему пытались привить эту идею в его советском детстве).

Но Антон сдержался. Что-то невыразимое едва коснулось его души в эту секунду, и он понял, подумал, почувствовал, что, как бы мир ни был несправедлив, но Земля до сих пор вертится. И если все это существует столько лет и до сих пор работает, значит, есть что-то, что в разы больше и глубже, чем те страдания, которые он сейчас испытывал.

– Я не знаю, солнышко. Но хочется верить, что он лучше, чем тот, в котором мы живем.

Он мудро промолчал, оставив при себе крамольные мысли, что, может быть, все человечество для Бога – нечто похожее на клоунов в цирке, призванных Его развлекать. Клоунов, которых Он выбросил на Землю, как выкуренную сигарету, которой остается лишь тлеть.

Вполне себе, надо думать, по-сартровски… Не иначе как поэтому философ в свое время проникся коммунистическими идеями – теми, в котором вместо Бога выступали вожди, а беспорядок существования упорядочивался общественно-полезным трудом?

Что ж, может, Сартр и считает человека «тщетным» созданием, бегущим от свободы, таящей в себе одиночество – то, которое обязывает человека брать жизнь в свои руки, потому что он никому не нужен. Может, даже Жан-Поль в чем-то прав, но что если не убегать от свободы? Если человек и правда имеет свободу воли, свободу выбора, то почему же их не использовать на благо себя и своих родных?

И, повинуясь внезапному душевному порыву, Антон мигом остановился и обнял своего ребенка, который теперь был для него дороже всех на свете. Вулканом ли, водопадом, бурей – этих двоих взяли штурмом теплые слезы.

Но ни отец, ни дочь не боялись поплакать. Пожалуй, им одним было понятно, что горе может объединять, а если существует загробная жизнь, то любая боль будет зачтена.

6

Как бы там ни было, Антон изо всех сил пытался отследить, вычислить и вспомнить тот момент, когда его перемкнуло, заклинило или, как еще говорят о таком – щелкнуло в голове. Пытался, но не сумел. В общем, если он и страдал навязчивой идеей и в том была какая-то психологическая разгадка, то, наверное, она состояла в том, что, если быть честным, у Антона не особо клеилось с женщинами…