— Разумеется! Всегда рад помочь вам. Едем прямо сейчас?

— Да, Артур, минут десять я ещё украду у вас. Мне нужно собрать передачу и привести себя в порядок. Я постараюсь управиться побыстрее.

И Петруничева убежала с подносом в руках на кухню, дробно стуча каблучками. Тураев присел на массивный кожаный диван и подумал, что этого бесконечного дня хватит на всё. После того, как он в меру сил объяснил родственникам Валерии, что случилось в Москве с их девочкой, отстоял панихиду в крематории, выслушал мольбы жены полковника, ему придётся ещё и везти её в больницу к внучке.

А уже после, к ночи, он окажется на Таганке у матери. И как следует отдохнёт перед поездкой в Питер, попросив брата Арнольда взять ему билет на пятое апреля…

Несколько раз за те три дня, что Артур Тураев проживал в петербургской гостинице «Октябрьская», телефон принимался звонить при раза. Но когда Артур поднимал трубку, никто не отзывался. Понимая, что Лукин не до конца верит в его согласие пойти на мировую и тщательно его проверяет, Артур спокойно занимался своими делами.

Он ездил в гости к следователю Милявской, возвращался, смотрел телевизор, читал периодику, спал. И всё ждал решающего звонка, который обязательно должен был последовать. А вот содержание разговора могло быть разным. Или Лукин откажется от встречи с Тураевым и даст отбой, или позвонит сам и назначит точное время и место встречи.

Артур за последние два дня выходил из номера только в гостиничный ресторан. А потом подолгу курил, глядя через окно на площадь Восстания, куда недавно прибыл из Москвы и откуда, возможно, скоро уедет обратно. Погасив сигарету, Тураев устраивался в кресле или на кровати, расслаблялся, стараясь не думать о будущем. Гулять по Питеру не хотелось, да и не для этого он сюда прибыл.

Милявская согласилась сообщить о гибели Валерии Леоновой её друзьям и преподавателям, а также семейству Рубецких. Артур был благодарен своему доброму гению за это благодеяния, потому что меньше всего сейчас хотел тратить время на слёзы и воспоминания.

Тураев мог часами смотрел на площадь, на здание Московского вокзала, на автомобили и троллейбусы, которые мчались сквозь пелену снега. В день его приезда на Питер в очередной раз налетел шторм. Ревела буря, трещали готовые переломиться пополам деревья, в апреле по улицам проносилась зимняя метель.

Сегодня тоже было холодно, но всё же ветер немного стих и поменял направление. И здесь, в загазованном центре Петербурга, Артур никак не мог надышаться им — потому и не закрывал окно. Спал сидя, не хотел ложиться в постель — сразу же вспоминал о Валерии и больше не уже не мог успокоиться.

В ту роковую ночь он находился рядом с трупом и даже не почувствовал этого. Лео перестала дышать, а её друг преспокойно похрапывал — так устал после командировки и их страстной близости. Лео уже приняла таблетки, она слабела на глазах, засыпала, отлетала в невозвратную даль и из последних сил сжимала Артура в объятиях.

Он принял бессилие, вялость, отрешённость Лео за опустошённость женщины, только что испытавшей оргазм и, довольный, уснул сам. А когда открыл глаза и захотел ещё раз заняться любовью, то увидел, что Лео не дышит…

Тураев принял контрастный душ. Прямо в белом купальном халате вернулся в номер, присел к столу. Ничего не хотелось делать, и голова была пустой, ясной, как морозное снежное утро. Артур знал наверняка, что поселили его в номер, начинённый подслушивающей аппаратурой, но скрывать ему было нечего. О том, чтобы жалеть себя, копаться в собственных переживаниях, лить слёзы по не сбывшемуся, не могло быть и речи.

Артур был совершенно спокоен, даже заторможен. И потому боялся, что в самый ответственный момент не сможет действовать молниеносно. Он решил всё-таки поспать, надеясь, что Лео оставит его в покое, не будет касаться лба холодными тонкими пальцами и глядеть огромными глазами чайного цвета сквозь подвенечную фату.

Артур смотрел в окно и вспоминал, что же было записано на вандышевской дискете. С одного раза много запомнить не получилось, и он решил повторить просмотр; но дискета уже ушла к Лукину. Впрочем, главное усвоить удалось. Конечно, из-за вынужденного предательства полковника Лукин мог что-то изменить в системе собственной безопасности. Но кардинально переделать её Иннокентий просто не успеет — на это нужны месяцы, а их в запасе нет.

Да и не видит он необходимости в том, чтобы утруждать себя. Сколько начальников в погонах и без, чванливых чиновников на «меринах», не говоря уже о прочей мелкоте, склонилось перед ним или встало навытяжку! С каким-то хилым майором справиться и вовсе просто; вряд ли по этой причине главарь задействует всю свою гвардию.

Во время встречи рядом с шефом обязательно будет Мерейно — раз. Возможно, пригласят они и Лизу Лосс. Во всяком случае, этого нельзя исключать. Лукин знает только одно — ни один профи не может посягнуть на его жизнь безнаказанно. То помещение, где будет проходить беседа, может быть заполнено ребятами самого высокого уровня подготовки.

Среди охранников Лукина были специалисты по русскому рукопашному бою, натасканные самим Алексеем Кадочниковым. Бывшие чекисты, «грушники», «альфисты», спецназовцы имели вдоволь оружия. Платили им хорошо, а бороться-то было не с кем. Все поднимали лапки задолго до того, как возникала необходимость силового воздействия.

Правда, время от времени приходилось нападать на хрупкую девочку во дворе или поджигать квартиру, где находились молодая женщина, двухлетний мальчик и грудная малышка. Но это всё — семечки. Не было настоящей опасности, адреналина в крови.

А если и найдётся какой-нибудь безумец, решивший поднять руку на Лукина, шансов уйти живым у него не будет никаких. Даже если удастся уничтожить Лукина и Мерейно, дальше порога этой комнаты самоубийце не убежать. Иннокентий, возможно, не поставит рядом с Тураевым амбала и наручники на него надевать не станет. Зачем демонстрировать страх, когда надо показать изначальное превосходство?

Главарь может и стол накрыть, и предложить на выбор элитарные напитки, дабы скрепить договор, как положено. Но по пути к Лукину начальник его охраны, архангельский мужик Николай Миненков, обязательно продемонстрирует гостю всю свою рать. Оставь, мол, надежду, и делай только то, что прикажет хозяин.

Тураев пытался влезть в шкуру Миненкова, представить, как чувствует себя исполнительный, но туповатый помор. Он чётко выполняет давно изученное, но не умеет импровизировать. Если до сих пор от него требовалось только давить на психику жертвы, показывая накачанных верзил и узкоглазых мастеров восточных единоборств, то и сейчас он будет действовать по той же схеме.

Зря Лукин так повысил прирождённого исполнителя. Судя по всему, шеф надеялся на собственное умение входить в контакт с нужными людьми. А Миненков уже имел дело с полностью деморализованными жертвами, и поэтому служил скорее в качестве мебели, выполнял второстепенную роль. Завершал последними мазками картину могущества и непобедимости Иннокентия Лукина.