– Эх, а я думал, Валерия хоть – человек…

– Она ничего против меня не имела, – усмехнулась Соня. – Только система ценностей у неё… другая. Такая же, как у твоего отца.

– И сколько же они за меня предложили? – вспомнил он.

– Не знаю… сколько в пачке купюр бывает?

– Сто.

– Значит, двадцать тысяч евро.

– Маловато что-то, – горько усмехнулся он.

– По факту обещали ещё столько же. А ещё квартиру в Раскове, чтобы с глаз долой.

– Сонь… Уехать бы нам вообще отсюда… От всей этой гадости.

– Я и сама об этом думаю.

– Блин… Анька! – вдруг вспомнил Митя. – Теперь тетка её уволит. Позвонить ей, что ли? Высказать пару ласковых…

Он схватился за телефон.

– Не надо… – испугалась Соня.

– Пусть знает… что я в курсе их пакостей!

Митя, отводя её руку, набрал номер.

– Как ты посмела? – произнёс он, когда Валерия ответила. – Я думал, хоть ты – не такая… А ты…

Трубка начала говорить что-то хриплым голосом, но Митя перебил.

– Она – эгоистка? Почему же? Потому, что не продала меня подороже? Потому, что ей ничего от меня не надо? Потому, что даёт мне всё, что мне нужно для счастья? То, что никто из вас никогда… Это вы – отравляете мне жизнь! Это вы… Я люблю её. Я всегда буду любить только её. И если ещё хоть кто-то из вас…

Наверное, тётка насмешливо поинтересовалась – что же он тогда сделает? Митя в бешенстве нажал отбой.

– Одного только понять не могу… – произнесла Соня.

– Как ты мог хоть одну секунду считать, что они меня примут? Ведь ты рос среди них… знал их!

– Выходит, не знал, – Митя удручённо смотрел в пол. – Или не хотел знать. Лицом к лицу лица не видно…

– А ты… почему ты другой? Как ты мог вырасти другим? Не могу понять…

– Мама такой не была… раньше… – он поднял голову.

– Но я уже начинаю думать, что меня спасли… те два года, в интернате.

* * *

Аньку не уволили, что делало тётке Валерии честь. Однако в субботу сестра, забежав в гости, рассказала следующее. Оказывается, с ней тоже провели разъяснительную работу. Накануне визита к Соне, Валерия вызвала к себе новую секретаршу и предложила – за хорошее вознаграждение – повлиять на сестру. Анька, разумеется, отказалась.

– Я сказала, что на тебя влиять бесполезно, – с заметной гордостью сообщила она.

– А она? Увольнением пригрозила? – спросила Соня.

– Да нет. Она вообще-то конкретная. Значит, всё-таки причапала?

– Что значит «всё-таки»?

– Ну, я ж ей сказала, что бесполезно. Не поверила, что ли?

– Просто у нас отступать не принято, – мрачно усмехнулся Митя. – Действовать – вот наш семейный девиз.

– Блин, надо было тебе бабки взять и кинуть их, – заявила Анька.

– Куда кинуть? В окно, в лицо? – пожала плечами Соня.

– Да не, я имею в виду – «обуть». Бабки взять, а Димона оставить.

– Ань, ты дура? – она показала сестре на мозги.

– Да ладно! – отмахнулась та. – А вы как, на бёфдэй сходили?

– Сходили… – Соня бросила взгляд на мужа.

– У тебя рыба сгорит! – поспешил сообщить Митя и сразу ретировался на кухню.

Разговоры про Наташу были ему неприятны – он и понимал, что Соня права, и всё-таки продолжал сочувствовать «сестрёнке», считая её просто глупой и маленькой, а себя – виноватым в её ревности. Соня подозревала, что та продолжает ему названивать. Можно сказать, это стало их первой размолвкой – тема Наташи оказалась под запретом. При малейшем упоминании её имени Соня начинала заводиться.

Она вовсе не собиралась жаловаться сестре, но тут вдруг не выдержала и, пока Митя нарочито громко гремел сковородками, тихо поделилась с Анькой своими впечатлениями о вечеринке. Про Лёшу Соня рассказывать, разумеется, не стала.

– Блин, ты бы ей чего-нибудь на голову вылила! Или торт по морде размазала! Не хрен на чужих мужиков… – начала та.

Но тут вошёл Митя, и Соня быстро перевела разговор.

– Отец твой больше не объявлялся? – спросила она у сестры.

– Звонил… Слушай, он чой-то вообще с дуба рухнул. Спрашивал про документы на квартиру. У меня они или нет.

– Ну да, он же считает, что я тебя ограбила и выгнала…

– А ещё говорит, Жанночка картину, наконец, продала. За огромные деньги! Вот чудеса!

– Ну и славно. Хоть к нам теперь приставать не будет, – устало отмахнулась Соня.

Когда-то она видела Жанночкины картины – Вова приносил Маре похвастаться. Соня не стала бы утверждать, что художница – полная бездарь, что-то в её живописи, несомненно, было, но жить в мире её фантазий Соне, к примеру, не захотелось бы.

* * *

В этот выходной она вдруг поняла, что её не тянет в церковь. Нет, Соня знала, что надо, но… Такой потребности, как прежде, когда её влекло в храм, когда она получала от этого настоящую радость, теперь не было. Соня испугалась. Неужели она и правда, как утверждала Анька, находила в Боге лишь утешение от одиночества, а в церкви – пряталась от людей? А сейчас, когда у неё появился Митя, эта потребность пропала? Неужели она сотворила себе кумира и молится теперь только на него?

В храме Соня встала в углу и провела тщательное испытание совести. Нет, на Митю она не молится, это было бы ужасно. Только – за него. Но трясётся над ним не хуже Мары. И приходит сюда теперь – только из страха. Все её молитвы, даже сейчас, сводились к одному – чтобы Митя остался с ней навсегда, чтобы ему было с ней хорошо, чтобы он был жив и здоров, чтобы его родители опомнились и увидели, что они творят… И ещё – об Анюте. Всё остальное – благодарность, чувство близости к Богу, обращение к нему, как к своему Творцу – всё куда-то ушло.

Соня решила немедленно исповедаться. Встала в длинную очередь и, подойдя, выложила всё священнику – как только что себе. В ответ тот призвал приходить в храм вместе с мужем и жить христианской семьей – не предохраняться, заводить детей и во всём полагаться на Господа. Сказал, что ничего зазорного в том, чтобы просить Его о поддержке, конечно же, нет, но надо не забывать благодарить Его за помощь и творить покаяние. Она всё это знала и так. Но, выходя из храма, понимала, что кое-что вряд ли сможет исполнить.

Она не стала говорить священнику, что Митя и сегодня, как обычно, пришёл сюда с ней – просто потому, чтобы быть вместе, но, постояв минут десять, вышел, шепнув, что подождёт снаружи. По его объяснениям, в Бога он верил, потому что во всём доверял Соне, вот только вникать и уделять этому много времени не желал. А она боялась что-то ему навязывать, особенно в свете домыслов его родни.