Тем не менее, несмотря на историю с убийством полпреда, Джаватхана нельзя было назвать экстремистом. Он довольно спокойно жил в родном селе вместе со своей русской женой и тремя детьми, а когда в село приехала зачистка, ему пришлось уйти в лес. По дороге он расстрелял кое-кого, но никто не говорил, что он нажал на курок раньше, чем его вынудили.

Когда его спрашивали: «Ты суфий или ваххабит?» он всегда отвечал: «Я мусульманин». Даже бегая в лесу, он всегда порицал людей, которые убивают мусульман, называя их муртадами или мунафиками. Он всегда говорил, что убивать можно только федералов.

Его поймали на явочной квартире, и, как мы уже сказали, засада сидела вовсе не на Джаватхана. Она ждала Булавди, однако вышло так, что Булавди послал вместо себя лезгина. Когда Джаватхан зашел в прихожую, ему навстречу вышел Шамиль, пригласил его к ужину и помог ему снять пояс со взрывчаткой, который Джаватхан всегда носил на себе.

Джаватхана взяли без единого выстрела, но, так как он вышвырнул одного из омоновцев через окошко с третьего этажа, то квартира, конечно, накрылась. Нечего было и думать, что Булавди туда придет.

Весть о том, что Джаватхан арестован, побежала по республике, как огонь по фитилю, и его сын, которому было всего двенадцать лет, места себе не находил от беспокойства. Наутро он пришел к резиденции Джамала и попросил, чтобы его отвели к отцу. Ребята, которые стояли в карауле, сказали ему:

– Иди прочь, мальчик.

Тогда сын Джаватхана посмотрел на них и сказал:

– А я все-таки сделаю так, чтобы меня отвели к отцу.

С этими словами он вытащил ножик и всадил его в живот одному из охранников.

После этого сына Джаватхана отвели к отцу.

Оказалось, что его отец не сидит в подвале и не висит под балкой. Он беседовал с Джамалом Кемировым там же, где накануне Джамал беседовал с Шамилем. Они говорили уже часов пять, а после того, как к Джаватхану привели сына, они проговорили еще три часа, но Джаватхан так и отвечал «нет» на все, что требовал Джамалудин.

Ближе к вечеру Джаватхана и его сына вывели во двор. Им связали руки и загнали в багажник, и когда через час их выпустили из багажника, оказалось, что они стоят на какой-то горной дороге.

Джаватхана и его сына заставили стать ровно и надели на них широкие пояса с закрепленной в кармашках взрывчаткой. Когда такая вещь срабатывала, человека разрывало на куски, а через пару часов приходили волки и подъедали мясо. Это был очень надежный способ, чтобы человек исчез без следа. Он назывался – «пустить на сникерсы».

Вот на этих двоих надели пояса шахидов и погнали по тропинке вверх. Было самое начало вечера, и солнце огромным красным шаром висело между двух вершин горы, похожей на ракушку, и легкие облака в небе были как пряжа, намотанная на далекие пики заснеженных гор. Внизу была уже весна, но здесь, на высоте, между черных истлевших листьев еще лежали клочки снега, и Джаватхан почувствовал, что руки у него совсем замерзли.

Они дошли до какой-то полянки. Она кончалась острым скальным гребешком, и снега там не было, а из-под спутанной старой травы росли желтенькие цветы. Заходящее алое солнце заливало их каким-то трепещущим светом.

Джаватхан стоял и смотрел на эти желтенькие цветы и на звериную тропку, уходившую под корявые деревца, и тут сзади заговорил Джамалудин.

– Послушай, брат, – сказал Джамал Кемиров, – это мое последнее предложение. Все знают, что ты взорвал полпреда, и я не могу предложить тебе пост в ОМОНе или в правительстве. Но если ты выступишь на процессе и заклеймишь позором ваххабитов, которые тебя к этому вынудили, то тебе дадут не больше пяти лет, и клянусь Аллахом, ни одного дня из них ты не будешь сидеть в тюрьме. Ты будешь жить в моем доме и ездить со мной, и я без колебаний доверю тебе мою охрану.

Джаватхан усмехнулся и сказал:

– Может, ты еще и женишь меня? Говорят, что все твои бойцы женятся по твоему выбору, а если ты им велишь, они и замуж выйдут.

Хаген Хазенштайн побледнел от таких слов, а на скулах Джамала заходили желваки, и он ответил:

– Поберегись. Как бы я не выдал замуж твою вдову. Сразу за весь ОМОН.

– Дай мне помолиться перед смертью, – сказал Джаватхан.

Джамалудин кивнул, и Джаватхан отошел от них метра на три и стал молиться. А сын его стал за ним. Ему было всего двенадцать, и он был очень растерян.

Вот Джаватхан с сыном сказали первый ракат и встали с колен, и в этот момент Хаген спустил курок. Плечи Джаватхана вздрогнули, он постоял несколько секунд, а потом он опустился на колени и стал делать второй ракат.

Когда он кончил намаз, он обернулся и посмотрел на труп своего сына, а потом он поднял глаза на Джамалудина, который сидел, скорчась, на краешке скалы, и сказал:

– Я молюсь, чтобы Аллах не тронул тебя в этом мире, потому что это облегчит твои муки в аду.

Джамалудин поднял пистолет и выстрелил.

После этого он повернулся и пошел по тропинке назад, не оборачиваясь, а люди его задержались на поляне. Грохнул взрыв, двойной, да такой сильный, что на Джамалудина посыпались сухие веточки, а эхо принялось гулять между гор. Джамалудин шел и смотрел на скалы у себя под ногами.

Через несколько минут его догнал Хаген, а еще минут через пять они расселись по джипам. Шамиль Салимханов сидел в джипе на заднем сиденьи, и вряд ли он был доволен собой. Джамалудин довольно сильно замерз и тут же включил печку, чтобы согреться.

– У него еще остались сыновья? – спросил Джамалудин.

– Нет, – ответил Хаген.

* * *

В то самое время, когда Джамал и его люди возвращались с гор, в другом конце республики, в равнинном Шамхальске, от одной из пятиэтажек отъехала неприметная синяя «четверка».

За рулем ее сидел Алихан, а в пассажире, скорчившемся на заднем сиденье, любой омоновец, если бы он заглянул внутрь, узнал бы Мурада Кахаури, но так получилось, что омоновцы не остановили машину и не заглянули в нее, и часа через два «четверка» въехала в Торби-калу.

«Жигули» благополучно миновали блокпост на «Тройке», проехали еще два квартала и притерлись к тротуару. Мурад пересел вперед; остальные пассажиры немного расслабились, и с заднего сиденья даже донесся нервный смешок. Зазвенел телефон; Мурад вслушался в разговор и спросил Алихана:

– Ты что, улетаешь?

– В Швейцарию. На обследование.

– Ну и чем тебе помогут эти кяфиры? – недовольно сказал Мурад, – езжай-ка ты лучше в горы. Там теперь есть один человек, он исповедует истинный ислам и Аллах дал ему дар; только взглянет – вылечит.

Они едва успели шарахнуться к обочине, когда мимо «шестерки» пронесся белый «порше» Хагена, утыканный антеннами спецсвязи, как ежик иголками, и Алихан лишний раз порадовался, что он не поехал за ребятами на своей машине. Вряд ли бы дело кончилось добром, если бы Хагену вздумалось выйти и поздороваться.