Даже маленького Амирхана, который играл со своим отцом, Джамалудин выпроводил из беседки. На полу у выхода стояла пара крошечных коричневых ботиночек, а посереди стола лежал брусок обоймы. Амирхан, по обыкновению, выпросил у отца его пистолет, – черный, чуть поцарапанный, с витой надписью из Корана, и Джамалудин разрядил ствол и отдал его мальчику.

Собственно, решать было нечего. Ставки были несоизмеримы. Если бы речь шла о национализации контрольного пакета только что выстроенного иностранцами предприятия, – что ж, это была б катастрофа. Но речь шла о частной доле, принадлежащей частным фондам, и эта доля могла быть передана в совершенно камерном порядке.

Конечно, это означало, что часть будущих доходов от завода уйдут из республики. Печально. Но не смертельно. Потому что останется завод, останутся зарплаты, товар и смежники, и более того, было ясно, что после того, как Семен Семенович получит пакет, он будет заинтересован в процветании республики.

Было ясно, что как только это произойдет, из республики выведут войска и вышвырнут Христофора Мао. Что Джамалудин получит карт-бланш, а проект – госгарантии, а это было немаловажно в ситуации, когда мировые финансовые рынки сокращались медленно, но верно, как шагреневая кожа, и когда те самые люди, которые еще недавно, смеясь, хлопали Кирилла по плечу и говорили, что для хорошего заемщика деньги всегда есть, теперь вдруг выражали озабоченность каким-то взрывами и терактами и спешно уезжали на переговоры о продаже собственных банков.

Собственно, рынки чувствовали себя так, что одно громкое слово Семена Семеновича могло бы поставить крест на всех будущих кредитах, и Кирилл только теперь в полной мере оценил тот факт, что Семен Семенович этого слова не сказал.

Надо было соглашаться.

Они были загнаны в угол, и поставлены в ситуацию, когда грубой силой было ничего не решить. Грубой силой можно было только испортить. Собственно, так и планировал Заур: создать в республике ситуацию, при которой грубая сила становится бесполезна. Собственно, этим и воспользовался Семен Семенович.

В предложении Семена Семеновича было очень много плюсов. Минус был только один.

Отдавая Семену Забельцыну тридцать пять процентов акций «Навалис Авария», Джамал Кемиров делал в точности то, что хотел Семен Забельцын.

Тот человек, который хладнокровно поставил республику на грань войны. Тот человек, из-за которого у Чертовой Пасти расстрелял сорок три омоновца. Тот человек, из-за которого погиб Ташов Алибаев: ибо настоящим убийцей Ташова был не Булавди, и даже не Кирилл, который послал его в лес на верную смерть, а серый, незаметный человек с простоватым, чуть раскосым лицом, расчетливо и беззастенчиво подставивший республику под топор, чтобы пополнить свои оффшорные счета.

Тот человек, который – Кирилл был в этом совершенно убежден, – заказал убийство Заура.

Джамалудин поднялся и встал у окна беседки. Он долго смотрел на далекое море и берег, на котором играли дети. Как всегда, заводилой был маленький Амирхан. Он построил на песке своих братьев и племянников, а в конце шеренги он приспособил трех взрослых охранников, и четвертым в этом строю стоял Хаген. Босоногий, в камуфляжной курточке Амирхан вышагивал вдоль строя с отцовским пистолетом в руке, и начальник АТЦ одобрительно улыбался мальчику во все шестьдесят четыре белых своих волчьих зуба.

Кирилл подошел и встал рядом. Старая, еще советских времен фотография улыбающегося Заура висела в рамке над окном, и за спиной Кирилла висел другой портрет – красного шариатиста Амирхана Кемирова. Их было трое Кемировых, на одного европейца Водрова, если, конечно, Водрова еще можно было назвать европейцем.

– Есть у нас выход? – спросил Джамалудин.

– Выхода нет. А поторговаться можно.

Кирилл вдруг подумал, что у Джамала Кемирова никогда не будет виллы в Швейцарии. Джамал возил деньги не мешками, а багажниками; он швырял толстые пачки направо и налево, он дарил друзьям «порше каейнны» и бросал пятитысячные купюры под ноги пляшущих лезгинку красавиц. То, что творилось с финансовой отчетностью в Фонде, было полный караул, а как иногда эти деньги вымогали, было лучше вообще не вспоминать.

Но в одном Кирилл был уверен: у Джамала не было ни цента за рубежом. Кирилл знал это совершенно точно, потому что именно он занимался счетами. Да и зачем? Судьба Джамала была – либо власть, либо пуля. Чего бы ни хотел в жизни Джамалудин Кемиров – швейцарская вилла и рубенс в гостиной явно не значились среди его целей.

– Я уверен, – сказал Кирилл, – что мы опустим его до двадцати пяти процентов.

Амирхан, на берегу, засунул пистолет за пояс штанишек, но ствол был слишком тяжелый, а штанишки, – слишком маленькие, рукоять «стечкина» перевесила, и пистолет хлопнулся в песок.

– Амир! – закричал Джамал, – а ну иди сюда!

Все, что произошло потом, случилось прямо у него глазах, – время снова замедлилось, хлещущий его поток разбился на капли мгновений, и каждое мгновение навсегда застыло в памяти Кирилла, – как летящий в воздух гаишник и желтый шар в зеркале заднего вида, на том месте, где только что была машина Заура.

Девятилетний мальчик обернулся и сделал шаг. Он наступил на рукоять, ствол провернулся в теплом песке, и, так как Амирхан был бос, крошечный его пальчик надавил на курок.

Бог его знает, где Амирхан стащил обойму, видимо, она была припасена у него с самого начала, оружия в резиденции было довольно, и не всегда оно лежало под замком. Во всяком случае, после того, как Джамал разрядил пистолет, Амирхан схватил его и побежал с ним на берег моря, и, стало быть, обойма уже была тогда у Амирхана.

Хаген рванулся к мальчику. Грянул выстрел. Маленькая фигурка в камуфляжной курточке упала на песок. Джамалудин выпрыгнул из беседки и побежал к берегу.

Кирилл с шумом обрушился с двухметровой высоты вслед за ним, больно ударился, упал, вскочил, и бросился, увязая в песке, к кромке воды.

Когда Кирилл добежал до берега, Джамалудин стоял на коленях и держал на руках сына. Белый костюм хозяина республики был весь залит кровью. Кирилл и не подозревал, что в маленьком мальчике может быть столько крови. Пуля вошла в тело снизу, через пах, пробила почку и селезенку, прошла легкое, отразилась от кости и выскочила из плеча. Амирхан был еще жив. Глаза его закатывались, изо рта текла тонкая струйка крови.

На мягком теплом песке, на солнце сверкал «стечкин» с вороненым стволом и витой надписью из Корана.

– Врача! – закричал Джамалудин, – врача!

От ворот со всех ног бежали охранники.

* * *

Амирхан умер через неделю. Его оперировали сначала в Бештое, а потом в Москве, и все эти дни Джамал не отходил от постели сына, и целый этаж в Бурденко был забит охраной и холуями.

На седьмой день, до захода солнца, Амирхана похоронили. В республике был объявлен национальный траур.

Через час после похорон Кирилл Водров позвонил в приемную Забельцына.