что не знали, как жить в нем без Джексона! Мы убили владельца дома, в котором жили, стерли следы, забрали личные дела! Мы сожгли мосты. Нас больше ничего не держит здесь.

Джим задрожал, потер глаза трясущимися руками, закашлялся. Его лихорадило от переживаний и холода. Суставы нарывало, голова раскалывалась. Но слова так и рвались из него.

— Кто мы вообще такие? Кто такой Джексон? Кем мы были? У нас есть семьи? Друзья? Что мы успели сделать в том мире? Что мы смогли, прежде чем уйти? О нас помнить будут? Хоть кто-то посмотрит на наши пустые места в аудитории и спросит, куда мы делись? Кто-то будет нас искать? Кто-то позвонит в полицию, назовет наши данные? — захлебывался словами Джим. — Где счастье, Луис? Скажи, Луис, где оно? В могиле? Там нас вспомнят? Мы только там нужны будем?

— Джим, это необходимость, — вымолвил Луис с трудом.

— Необходимость? Быть никем?

— Разве не в этом смысл? — прошептала Грейс и посмотрела на Джима. — Исчезнуть прежними и явиться новыми. Так говорил Джексон.

Джим, казалось, не дышал. Смотрел бесцветными глазами в сторону и глотал слюну. Во тьме, казалось, она видела Джима, бледного, страшного, измученного и обезумевшего. Страх крал у него последнее человеческое.

— Грейс, ты просто устала, — прошептал Джим. — Мы все устали. И тогда устали больше всех. Ты просто не помнишь!

— Я помню все, Джим. Скажи, в чем, по-твоему, смысл? — спросила она снова.

Джим дрожал. Кусал губу. На бледности ее ярко выделялась капля крови. Она сорвалась, потекла по подбородку и вырисовала ровную линию.

— Грейс, я не понимаю, что мы делаем. Мы, понимаешь? — прошептал Джим. — Мы же сказали, что отбросим привычные ценности и понятия и придумаем свои. Но что мы сделали? Что? Мы увидели обыденное зло в чертовом Уайтхеде и избавились от него! Мы видим правильность в том же, что и другие! Мы хотим быть счастливыми, но что для нас счастье? Мы же не знаем! И в чем тогда смысл, Грейс? За что мы боремся?

— За правду, Джим, — прошептал Луис. — За правду, которую не могли найти нигде больше.

— А это такое? — прошипел Джим. — Мы разве не принимаем за нее то же, что и другие? Мы разве не отражаем уже отраженное? Зачем тогда страдать? Можно также жить, ни о чем не думая, как и все! Как и те, за кого уже настрадались!

Луис оборвал мысли. Сглотнул комок горечи и посмотрел на Джима.

— Мы должны быть сильными, — промолвил Луис. — Если те, кто отдавал жизнь за свою веру, тогда отступили, не было бы ничего, Джим. Не было бы равноправия, не было бы государств, не было бы той жизни, которую мы отрицаем. Да, может, она и не совсем правильна, но это лучше, чем абсолютный хаос.

— Мир как был хаосом, так и остался. Если бы все было хорошо, зачем тогда Джексон бы сказал нам делать то, что приказал? Что сейчас упорядоченного в этом лесу? Здесь ничего нет. Считай, мы все для себя уничтожили, чтобы не пытаться понять мир вокруг нас. А он ведь такой же. Он не изменится!

— Разрушить и построить. Почему это не имеет смысла? Так делали все, — произнес Луис.

— Но ведь так не бывает! Чтобы строить, надо иметь что-то, кроме мыслей. Скажи же, Лиза!

Лиза молчала. Бессмысленным взглядом смотрела во тьму, подперев подбородок рукой, и не моргала. В глазах тьма смешалась в бесконечную густоту и фантазией превращалась в образы. Выдумка вновь спасала.

— Лиза! — взмолился Джим.

— Ты прав, Джим. Тьма просто так не рассеется. — Выдавила Лиза, еле раскрывая губы. А потом замолчала.

— А в чем, по-твоему, смысл, Джим? За что мы можем отдать жизнь? — не дав подумать, спросил Луис.

— Смысл был в том, чтобы найти счастье и жить, а не страдать и сгинуть на дороге в лесу, — сглотнув горький ком, проговорил Джим.

— Путь бывает тернист.

— Да, Луис, тернист! Но не настолько, чтобы тернии сжирали заживо!

— Джеймс, ты же…

— Верю, Луис, я верю! Но я еще не ополоумел, чтобы лишить себя жизни! Я хочу хоть какого-то знака, чтобы поверить еще больше!

— Я не понимаю, о чем ты.

— Я не видел Джексона! Я его не чувствовал! Я просто умирал, Луис! — срывающимся голосом прохрипел Джим. — Я ведь хочу простой надежды! Я хочу домой!

— Надежда…

— Что ты собрался строить? — прервал его Джим. — Что ты хочешь здесь, Луис?

— Новую правду.

— А что для тебя новая правда?

— Та жизнь, которой до нас никто не видел.

— А как ты поймешь, что это она, если никто ее никогда не видел? Жизнь после смерти, да?

— Джим…

— Значит, я правильно понял, — хмыкнул Джим и кивнул. — Мы возвращаться не намерены.

Луис не стал отвечать. Он помолчал, рассматривал руки, вычищал грязь из-под ногтей, а потом вдруг стал чуть беспокойным.

— Ты разве не клялся, что готов умереть ради Джексона? — шепотом спросил профессор Френсис.

— Я поклялся жить ради него, — в тон отозвался Джим, — я не умру даже ради себя! Я, умник, страдаю, чтобы жить! Жить, Луис! Я тянул на себе всех нас, работал, и зачем? Чтобы сгинуть здесь? Чтобы меня так никто и не вспомнил? Я не намерен умирать сегодня! Я вообще не хочу умирать!

— Нам незачем умирать. Ни сегодня, ни когда-либо, — вдруг сказал Шелдон.

— Что за просветление у тебя? — спросил Джим.

— Это не просветление. Это знание, которое было со мной всегда. — Он говорил спокойно, хотя прежде сжимал пальцы на руле до белых костяшек.

— И почему мы не умрем?

— Я этого не говорил.

— Прекрасно! — истерично воскликнул Джим. — А что еще скажешь? Ну, давай, удиви!

— Мы возродимся.

— Прекрасно. И как?

— Как это сделал Джексон, — произнес Шелдон.

Грейс вздрогнула. Отблеск света на мгновение появился перед глазами, но исчез в темноте. Она поморгала, потерла глаза, но ничего не увидела.

— Мы не сможем, — прошептал Джим.