Лес, казалось, посмеивался. Он заснул и забрал в сон все звуки, спрятал время и свет. Можно быть в пути сколько угодно, а дорога не кончится. Лес темнел, становился гуще и страшнее, напитывал воздух ядом. Все окна были открыты и отравленный ветер не встречал препятствий.

Шелдон дышал часто, рвано, кажется, пьянел и медленно сходил с ума. Если в начале пути прежняя безмятежность лишь немного всколыхнулась беспокойством, то затем, с каждой минутой, все сильнее Шелдон менялся, терял себя прежнего. Дрогнули губы, медленно поднимали кончики до тех пор, пока улыбаться ни стало больно. Улыбка на лице Шелдона захрясла, чудаковатая, неестественная и больше похожая на оскал. Белоснежные зубы, на удивление, не испортившиеся за месяцы жизни в доме Уайтхеда, зловеще блестели за покрасневшими обкусанными губами. Затем тронулись пальцы, вцепились в руль до побелевших костяшек. И только глаза держались дольше всех. Шелдон сдерживался, искал впереди точку, на которой мог сосредоточиться, но видеть тьму, и огонь страха, животного страха, все же подобрался к нему. Лэмб переменился и уже с трудом понимал, что происходило, и просто ехал.

Дорога в лесу пустая, темная и тихая, мертвая. Деревья кронами достигали беззвездного неба и были едва различимы. Вокруг только мрак. Воздух липкий, холодный. Застывшие в нем капли дождя и льдинки царапали.

Страх подчинял. Джим вздрагивал каждый раз, когда ветер касался его и жмурился. Сил не осталось. Удивительно, что он вообще дошел до места встречи в сырость. Лиза стеклянным взглядом пыталась разогнать тьму, но не видела ничего. Она застыла, замолчала и впала в сон наяву. Сабрина словно таяла, становилась все тоньше и дышала все реже. Ее, казалось, вовсе и не было.

Еще какое-то время все всматривались в темноту. Искали, надеялись. Но с каждым порывом ветра, отрезавшим от измученных очередной кусок, веры оставалось все меньше. Сколько бы ни пытались они успокоиться и принять происходящее как волшебное воскрешение, как священный ритуал, доступный только избранным, всем казалось, что таинство, прежде представлявшееся блаженством, обращалось кошмаром. Мир мрачнел, а они медленно откатывались к ясности, болезненной и пугающей.

Что они затеяли? Понимают ли, куда направляются и к чему приведет их дорога во тьме? Каждый спрашивал себя, но боялся произнести догадки вслух, чтобы не задеть другого, явно знающего лучше.

Относительно ровная дорога кончилась быстрее, чем они успели к ней хотя бы немного привыкнуть. Появились дыры, на которых машина подскакивала. Хлопали плохо державшиеся двери, дрожали стекла. Машина хрипела, молила о пощаде, но Шелдон будто потерял страх. Он вдавил педаль газа и обхватил руль так сильно, что вены на руках надулись и стали похожи на синие нитки для вязания.

Вдруг Лэмб выключил фары. Тьма окончательно накрыла лес. Пропали деревья, пропала дорога. Звезды спрятались за тучами. Они оказались в густом мраке.

Грейс чувствовала себя неуютно. Долгое время она пыталась сосредоточиться на прорисовывавшихся впереди стволах деревьев, на образах, что рисовало воображение, но быстро устала. Грейс не хотела оборачиваться и привлекать к себе внимание. Она смотрела в темноту, густую, мажущую пальцы, если потянуться и достать.

Когда-то Грейс наткнулась на видео, где слепая девушка рассказывает о том, как ощущает мир. Слепые не видят темноты. Они видят ничто. Закрываешь глаза навсегда и живешь так, только сны кажутся реальными. Тогда Грейс показалось, что жизнь, тьма вокруг и была ничем. Ничто не прорисовывалось в густоте мрака, ничего не слышно и даже грохот старой машины потонул в несуществующем чем-то. Может, они уже ослепли. Может, никогда и не обретали права видеть. Может, вся жизнь прежде была сном, а реальность оказалась мраком.

Первым тишину не выдержал Джим. Тихо, будто попробовав слова на вкус, прежде чем произнести, спросил у водителя:

— Почему ты не включишь фары?

Шелдон промолчал. Даже не пошевелился.

— Это небезопасно, — настаивал Джим. — Мы можем наехать на лося или еще какую-то тварь! Включи фары, Шелдон.

— Здесь нет лосей, — заметил Луис.

— Ты биолог или философ? — спросил Джим.

— Это имеет значение?

— Конечно имеет! Какое тебе дело до лосей?

— Сейчас я никто, но знаю, что лосей здесь не водится. Переживать не стоит.

— Почему их тут нет?

— Потому что я знаю, что их тут нет.

— Да мне плевать! А если там овраг?

— Здесь не бывает оврагов.

Джим с трудом подавил порыв съязвить, очень сильный.

— Хорошо. Даже если оврагов тут нет и лосей тут нет. Не думаете, что ехать в темноте опасно? Мы даже протянутой руки не увидим! О себе тоже не беспокоиться?

— А ты не протягивай, — сказал Луис и улыбнулся.

— Почему мы просто не можем включить свет?

— Так нужно, — вздохнув, наконец ответил Шелдон.

— Откуда ты знаешь, как должно быть?

— Я знаю.

— Еще одно знание свыше? — хмыкнул Джим, но так и не дождался ответа и отвернулся.

— Скоро это кончится, Джим. Осталось совсем немного, — сказал Луис.

— Можно конкретики? Что кончится?

— Все закончится сегодня. Ты знаешь, что это значит.

— А вам это кто напел?

— Кто и вам. Вы просто не слышите очевидного.

— Звучит как оскорбление.

— Но это печаль, Джим. Мне незачем вам врать.

Джим больше не напоминал о фарах, но так и не успокоился. Смотрел вперед, словно пытался привыкнуть к темноте и разглядеть впереди опасность, но ничего не видел, ни блага, ни кошмара. Он был близок к тому, чтобы расплакаться, но устал, чтобы хотя бы закрыть глаза. Чувствовал, что вряд ли сможет открыть.

Лиза беспокоилась, но по-своему. Она задремала. Глаза приоткрыты, но закатились, и белая полоска белка виднелась под полузакрытым веком. Лиза тихонько посапывала и лежала на плече Джима. Казалось, она спокойна. Однако Лиза никогда не спала в присутствии других и точно не смогла бы уснуть в темноте.

Сабрина выглядела так, словно могла рассыпаться от неаккуратного прикосновения: губы беззвучно сжимались, будто бы сдерживая слова, а пальцы вытянулись, дрожали. Она не видела себя, только чувствовала, как кожа кололась о воздух, как дышать становилось тяжелее, а сердце билось о кожу изнутри, больно, неприятно, но,