было на Великих Озерах, — сказал он мечтательно. — Я тогда переживал кризис во всем, что только можно представить. Меня оставила жена, уволили с работы. Я впервые остался один на один с собой и испугался. Я не знал, кто я. Подходил к зеркалу и понимал, что не вижу себя. И ведь я профессор философии! Кому как не мне понимать! Но ни одно знание не спасает от страха. Оно его только множит. И годы ничему не учат. Ты только больше осознаешь собственную беспомощность.

Луис поднял руку и указал вдаль, туда, где не горели фонари и мрак поглотил мир. Грейс проследила за его движением.

— Он подошел ко мне со спины. Я стоял на помосте и смотрел на то, как в искрах на воде исчезают облака. Тогда мне показалось, что Джексон мой ровесник. Тридцать лет, а ему ведь было меньше, намного меньше. Но он встал рядом, облокотился на перила и смотрел на водную гладь со мной. Он говорил. И честно, Грейс, мне никогда не было так спокойно. Я чувствовал, что встретил человека, который может мне помочь. Его слова, интонация, даже взгляд — все вселило в меня надежду на лучшую жизнь.

Грейс понимала. Иногда ей казалось, что Джексону миллионы лет. Что он создал мир и людей. Что слепил Землю и вдохнул в нее жизнь. Он знал все, даже то, о чем другие даже помыслить не могли. Когда он говорил, нельзя было ему не верить.

— Я до переезда в Ластвилль даже не слышал об этом городе, но Джексон убедил меня, что здесь будет лучше. И ведь так и оказалось, конечно, когда он был рядом. Но потом Джексон пропал, а когда вернулся, то первое время делал вид, что не узнает меня. А ведь прошли годы. Не было ни дня, чтобы я не вспоминал его. Но так нужно было. Нельзя, чтобы кто-то понял, что мы знакомы.

Луис зажмурился, убрал руку. Грейс посмотрела на него. Ей в миг стало жаль Луиса.

— Ластвилль страшный город. Не зря его называют городом последних желаний. Те, кто хотят загадать его, загадывают всенепременно. А те, кто не задумывались, хотят загадать. Джексон спас меня от необдуманного поступка. В тот день я ведь достал веревку. Но он пришел раньше и отговорил меня навсегда.

— Когда-то он отговорил и Шелдона, — прошептала Грейс.

— И отговорит всех. Жизнь прекрасна и нет ничего ее важнее.

Он вновь замолчал, задумался, а потом сказал:

— Он ушел раньше, чем я успел понять. Лишь одно знал точно — у меня появилась миссия и цель. И когда-то знак явится. Он вернется, и все встанет на круги своя. И вот, я здесь.

— Поэтому вы встречались с Джимом в кафе? Вы ждали знака?

— Всего однажды. Я увидел его и понял, что время пришло. И начал ждать.

— Он… Когда Уайтхеда не стало, когда зла стало меньше, он сказал мне, что пора бунтовать. Но бунт для него всего был подчинением.

— Джексон любил философию экзистенциализма. Но понимал ее все-таки немного по-своему, — усмехнулся Луис Френсис. — Но он прав. Вы не должны сомневаться в его правоте. Все, что он говорил, — истинная правда, мысли, которые не открылись обычным людям. Но он ведь не человек, он знает лучше. — Профессор улыбнулся. — Бунт подчинением — лучший бунт. Каждый ждет пушек и криков, но только чужое спокойствие для людей становится настоящим кошмаром.

— А в чем ваш бунт?

— Мой смысл и бунт — быть тем, кем я являюсь. Наша жизнь порой и есть — величайший протест. Жить несмотря ни на что.

— Признаюсь честно, иногда мне бывает вас жаль, — ответила улыбкой Грейс, — но потом я напоминаю себе, что необходимо.

— Не стоит жалеть меня, Грейс. Я все прекрасно понимаю. Я ведь вижу, кому просто неинтересно, а кто ненавидит меня. И дело даже не в моем предмете. Дело во мне самом. Меня не терпят только из-за того, что я — такой. Я — сам себе абсурд, но в этом абсурде я умудряюсь видеть смысл.

— Тогда все, что мы делаем, — тоже абсурдно.

— Такова жизнь, милая Грейс. В конце ты обернешься и поймешь, что все было не зря. А смысл жизни не в том, чтобы жить, а в том, чтобы после нее стать тем, кем должен. Самим собой.

Ветер усиливался. Лес шумел так, что разговоров остальных не расслышать. Небо стало сплошной тучей. Собирался дождь.

— Пора, — сказал Шелдон, обернувшись. Во тьме он казался единственной звездой.

— Пора, — согласилась Грейс.

Все направились к машине.

Шелдон занял место водителя, Грейс села рядом. Позади устроились остальные. Сабрина, вымотавшаяся за ночь без сна, села на колени к Джиму и прислонилась головой к окну. Лиза заняла сиденье рядом с ним и тоже задремала.

Грейс обернулась, чтобы запомнить Ластвилль. В последний раз просверкал он огнями, которые зажигались уже сотни лет, и прогремел инструментами, музыка которых раздавалась на всех мероприятиях, от свадеб до фестивалей.

Всего один шаг до свободного полета. Всего ночь до освобождения. Они ждали этого и не думали, что дождутся. Но Джексон был близко. Наконец-то.

Тьма леса, расступившегося для них, поглотила свет.

Осталась только тишина.

Часть четвертая. На пути в Элизиум

«Настоящий рай — потерянный рай».

Марсель Пруст

XVIII глава

Шелдон водить никогда не учился, но в ту ночь словно переродился. Будто за один вечер пересмотрел все фильмы о гонках, машинах и авариях, чтобы знать, что к чему. Но как водить по-человечески так и не понял.

Лэмб не чувствовал габаритов машины, не мог правильно обогнуть кочку и заезжал на траву. Хватался не за то и иногда забывал нажимать на педаль. Машина дергалась, останавливалась, когда нарывалась на яму или бестолковость водителя, а потом стартовала резко. Пассажиры вдавливались в сиденья и жмурились от боли в затылке, но молчали. Чувствовали, что будь они в другой ситуации, Шелдон бы смог