Только профессор Френсис был по-настоящему спокоен. Он смотрел в окно. Смотрел так, будто во мраке и в самом деле мог что-то разглядеть. Если бы можно было бы рассмотреть его лицо, заметили бы улыбку, спрятавшуюся в тени усов. Он ждал. Уже предчувствовал. Никто не верил ему.

— У нас есть вода? — тихо спросила Грейс.

— С собой? Скорее всего нет, — подумав и постучав по карманам, ответил Луис.

— Мы даже воды не взяли? — удивился Джим. — А если кому-то станет плохо?

— Можно открыть окно, — спокойно сказал Луис.

— На улице холодно. А если кто-то начнет задыхаться? Как можно поехать в такую даль без воды? — продолжил Джим.

— Тогда худшее, что ты можешь сделать, Джим, — это заставить человечка захлебнуться водой на такой дороге. Все равно нам не стоит беспокоиться о воде.

— Это почему?

— Потому что там будет много воды. Еще напьемся.

Грейс смотрела в окно. Пыталась увидеть что-то в темноте, но глаза, пусть и привыкшие к мраку, не могли увидеть. Грейс только замечала, как силуэты деревьев сменяли друг друга, быстро, как на конвейере. Они тоже бежали, обгоняли друг друга, надеясь достигнуть несуществующего финиша. Весь мир спешил. Он не успевал. А их машина стояла на месте.

Что-то не так, явно не так. Даже переглядывания во тьме, даже поиски чужого взгляда и тревоги, затаившейся в нем, не помогали. Чувства стали другими. Прежде обостренные, реагировавшие на малейший звук, на каждый порыв ветра, на малейшее тепло, они вдруг притупились и распознавали только одно: страх.

Они думали, что привыкли ко тьме. Что прожив долгое время в доме зла смогут видеть в темноте как при свете, но ошиблись. Тьма все еще чужая и не собиралась становиться менее враждебной. Тьма колола, пугала, шептала, обнимала ледяными руками и забиралась внутрь, смеялась. Ее смех был холодный, жуткий, как смех смерти.

Они думали, что насколько свыклись с мыслью о конце, что примут, окунутся во мрак, чтобы выйти из новыми. Но в ту ночь вдруг стали ценить жизнь.

Грейс тоже чувствовала, как сердце забивалось, но молчала. Все еще по привычке, забывая, что больше можно было не притворяться. Отражения больше не нужны — они рассыпались. Мир объял огонь и спалил, изничтожил. И они, последние выжившие, катились по пепелищу, обступаемые пеплом, и задыхались.

Настоящее пахло прощанием. В тот час благовония ощущались сильнее. Стены пали, разрушились прежнее погибло, как исчезло и все, чему они прежде верили.

Был ли мир дорогой к концу или смерть поглотила мир в мгновение, когда машина вступила на последнюю дорогу? Грейс думала, Джим думал, все задавали себе один и тот же вопрос, но не знали ответа. Никакого объяснения страху нет, кроме одного: они всего лишь люди. Боги бы не боялись.

— Лучше бы мы остались, — сказала вдруг Сабрина.

Грейс закашлялась. Шелдон молчал. С его стороны не слышно ни одного звука. Казалось, он даже не дышал, а строгий профиль, прорисовывавшийся сгустившимся мраком на фоне черноты, становился совершенно каменным.

— Мы не могли остаться, — ответил он не сразу. — Ты сама знаешь это.

— Мы не готовы.

— Мы готовились к этому все это время. Все, что мы делали, было ради этой ночи. Ты знаешь. Мы не могли остаться.

— Могли. Ты сказал идти, — прошептала Сабрина и, кажется, тихонько всхлипнула.

— Я не говорю ничего от себя, ты знаешь это. Он говорит моим голосом.

— Но Джексон не хотел нам страданий.

— Он и не хочет.

— Но мы все равно страдаем. И тогда, и сейчас. И будем дальше страдать, потому что иначе не умеем.

— Хоть кто-то это тоже чувствует, — произнес Джим и потер глаза. — Наша жизнь как бесконечный ад, рая даже не предвидится.

— Мы будем страдать… — сказала Сабрина, не обратив внимания на Джима. — Будем страдать, потому что сами так решили. Потому что решили, что Джексону так лучше, но ему не нужны наши страдания. Мы страдаем только из-за себя и ради себя.

Профессор Френсис прочистил горло.

— Сабрина, милая, ты ведь…

— Бог не хочет, чтобы мы плакали, — прохрипела Лиза. — Он хочет счастья. Это мы выбираем страдать.

— Какой Бог не хочет страданий? — спросил Луис.

— Любой.

— Лиза права. Бог даровал человеку жизнь не ради страданий, а ради того, чтобы всю жизнь он искал ответы. Человек страдает не из-за Бога. Он здесь ни при чем.

— Сабрина, но…

— Мы сами решили мучиться, — вдруг прошептала Лиза.

— Лиза, что ты? — спросил Луис и посмотрел на нее.

Лиза не видела, каким взглядом окинул ее поглощенное мраком тело Луис.

— Они правы. Мы страдаем. Что мы видели в этом доме? Ничего хорошего мы не видели. Там даже крысы подыхали! А что нас ждет потом? Думаете, что-то хорошее? Мы уже привыкли страдать! Люди — большие тараканы. Их сколько ни трави, а все равно выползут. Вот и мы. Нас хоть и пытались затоптать, а мы привыкли и уже не чувствуем, как нас придавили подошвой! И сейчас едем не на избавление от страданий, а к новым мукам, — встрял Джим.

— Джим. Главное — вера! — пробормотал Луис. — Неужели ты не веришь Джексону?

— Я? Если бы я не верил, я бы давно ушел! — прошептал Джим, так, словно рядом плюнули ядом и плевок зашипел. — Я верю ему, больше чем себе, потому что себе никогда не верил. Но Джексон нам не верит, потому больше не дает нам указаний. Мы искали спасение. Мы искали его всю жизнь, но не нашли даже крупицы!

— Никто не находит его сразу, нужно время, — сказал Луис.

— Почему Джексон нам больше не верит? Почему он не вернулся, Луис? Ты же твердил, что лучше всех его знаешь. Скажи, почему Джексон нам не верит?

— Почему ты так решил, Джим? — шепнул Луис и вздрогнул. — Джексон верит в нас. Иначе бы не жертвовал собой. Нужно только подождать.

— Сколько? Сколько нам еще ждать? — снова надавил Джим. — Что нам еще сделать? Мы отдали ему души, отдали свободу, отдали