По спине пробежал тревожный холодок. Господин Дрейкорн достал из кармана ручной электрический фонарь и зажег.

Желтый круг света пробежал по краю раки, выхватил черную вязь рунического письма, похожую на раздавленных пауков.

— Что это за язык? Что здесь написано?

— Дракрид. Любимый язык Акселя Светлосердного. Он владел несколькими дюжинами наречий, но отчего-то уклады Отроков Света составил именно на дракриде. Может, потому, что его сложная письменность не каждому по зубам. Дракрид почти забыт в империи. Каждая руна означает слог, всего рун двести пятьдесят две.

— Вы можете их читать?

— Конечно. Здесь говорится: «помни завет отца-основателя: отверни дух свой от магии, обернись к Свету». Первая строка главной молитвы.

— Что ж, давайте поглядим на отца-основателя, ярого противника магии, — пробормотал хозяин, берясь за край покрова.

Охватило нехорошее предчувствие.

— Господин Дрейкорн, лучше не надо, — я вцепилась ему в руку, чтобы остановить. Хозяин мягко отвел мою кисть и легко сжал.

— Хочу узнать правду, Камилла. Ваша община — странное место. На Отроков Света не обращают внимания, дают жить, как хочется, но цели у ваших старейшин пугающие, хотя и выглядят благородно. Есть у меня некоторые подозрения. Нужно их проверить.

С этими словами господин Дрейкорн решительно стянул покров.

Взгляд не отвела — в последнее время довелось повидать столько ужасного, что еще одним высохшим трупом меня было не испугать. Однако увиденное не укладывалось ни в какие рамки.

Я ожидала увидеть скелет, кучу костей, обтянутых кожей.

В раке лежал высокий, неимоверно худой старик с безволосой головой и провалившимся беззубым ртом. Внешность его была ужасна. За прошедшие двести лет тление не коснулось тела, и этим труп пророка напомнил виденное в склепе императора Тебальта.

Но были отличия. Кипенно-белую высохшую кожу на руках и лице мертвеца покрывали страшные раны, трещины, в которых запеклась кровь — свежая, будто неведомый телесный недуг поразил пророка лишь пару часов назад. Бурые пятна крови проступали и на саване. Тело источало тусклое, неприятное сияние, заметное даже при свете электрического фонаря. Когда господин Дрейкорн склонился над ракой, сияние ощутимо усилилось.

Я обхватила себя руками и отшатнулась.

— Почему Аксель Светлосердный так выглядит?

Господин Дрейкорн изучал тело с непонятным выражением — на его суровом лице читалось не то отвращение, не то удовлетворение.

В ответ на мои слова он медленно произнес:

— Не Аксель, Камилла. Перед вами инквизитор Аурелиус собственной мертвой персоной.

У меня отвисла челюсть.

Послышался стук, шум шагов и в комнату ворвался старейшина Уго. Глаза с желтыми белками вращались в орбитах, рот дергался, дыхание вырывалось со свистом.

— Теперь ты знаешь правду, теург, — выплюнул старейшина с ненавистью, — Доложишь своему незримому покровителю? Или пожелаешь взять сторону ренегата Арбателя? Богатый выбор, теург! Какие возможности перед тобой открываются!

Я не понимала, о чем идет речь, но по лицу господина Дрейкорна поняла, что старейший нес что-то ужасное. Старейшина тем временем заметил меня, попытался принять скорбный вид, и заговорил тоном, в котором смешивались желчь и патока:

— Жаль, что так вышло, Камилла. И все же ты глупа, неимоверно глупа, девочка. Я разочарован. Ведомо ли тебе, кто твой господин и что он хочет от тебя?

Хозяин мягко подтолкнул к двери:

— Бегите домой, Камилла. Нам со старейшиной лучше потолковать наедине. Глянем на ваши уклады и древние письмена. Не откажешь в любезности, Уго? Уверен, там найдется немало интересного. Будешь переводить, вашего древнего наречия я не знаю.

Старейшина бросил страшный взгляд, но возразить не смел. Не хотелось оставлять хозяина наедине с подлецом, но я подчинилась. От открытий голова шла кругом, растерянность сменилась тревогой; против воли я оказалась замешана в события, которые даже вообразить не могла. Хуже всего, что роль в них мне отведена одна из главных.

Неспеша побрела к коттеджу, вдыхая знакомые с детства запахи и прислушиваясь к привычным звукам. Радости от возвращения домой не было, как и не было ощущения, что община осталась местом, куда хочется вернуться после долгих странствий.

В доме встретили звуки оживленной беседы: к своему удивлению, на кухне я застала Кассиуса, который напористо втолковывал что-то моему отцу, сохраняя на лице преувеличенно вежливое выражение. Отец кивал с видом польщенным и растерянным; время от времени пытался было возражать в силу характера — просто оттого, что не мог не ерепенится в присутствии людей выше его по статусу — но тут же замолкал.

Когда я вошла, разговор прекратился. Кассиус засмеялся, спросил о самочувствии и настроении, поинтересовался, куда я девала хозяина. Затем велел собираться в обратный путь и исчез, не отвечая на расспросы.

Я не знала, какие планы были у хозяина на меня, но одна забота грызла сильнее остальных.

— Папа, ты должен поехать со мной. Как-нибудь устроимся в Аэдисе вместе. Снимем квартиру, может, получиться найти тебе работу…

— Нет-нет, дочь. Зачем тебе обуза? Тебе надо веселиться, брать от жизни всё, а не ходить за никчемным инвалидом. Из-за меня, чего, доброго, упустишь блистательные возможности, которые ждут тебя в столице на каждом углу — о, я это точно знаю, не вечно же тебе быть на побегушках у теурга! Но нет, не скажу дурного слова о господине Дрейкорне, не беспокойся. Он все устроил наилучшим способом. Этот молодой человек, Кассиус, сообщил, что имел разговор с доктором в Олхейме. Тот согласился взять меня помощником, а господин Дрейкорн выкупил ту хибару, в которой я жил в последние месяцы; заявил, это самое малое, что он может сделать для нашей семьи после того, как из-за его недосмотра с тобой приключилось это… кхм… неприятное происшествие. Конечно, я расплачусь с ним — потом, постепенно.

— О, нет! — прошептала я в ужасе. Показной бунтарский дух отца не мешал ему принимать помощь как само собой разумеющееся, если предлагали с почтением. Я была расстроена. Теперь не только я, но и отец по уши увязли в долгах господину Дрейкорну. Сколь не была глубока моя благодарность, такая зависимость не нравилась.

Когда хозяин заявился в коттедж, я попробовала завести разговор, но слушать он не пожелал.

— Камилла, сделайте одолжение — примите все, как есть. Не докучайте сегодня возражениями. У меня выдался тяжелый день. Битвы с вашей совестью я уже не выдержу.

Глянула на него внимательнее и забеспокоилась: хозяин провел в доме собраний несколько часов. Черты его странно изменились; он был бледен, скулы заострились, на лице печать глубокой усталости. Он заслуживал покоя, и я замолчала. Что за тайны общины Отроков Света открылись ему? Что произошло между ним и старейшиной после того, как я ушла?