— Эй, дочка, ты в порядке? — громко окликнула она, — Ты чего в нее вцепился, черт бородатый?

Нами заинтересовались. На мне была новая дорогая одежда, рядом со своими облезлыми спутниками я смотрелась странно. Румяный парень подошел ближе и уставился веселыми наглыми глазами. Освальд занервничал. Я воспряла духом.

— Прошу, помогите, меня увозят насильно, — быстро проговорила онемевшими губами и вскрикнула — Освальд больно ущипнул на нежную кожу повыше локтя.

Старейшина поднялся и заговорил. Он оказался в своей стихии — привык повелевать толпами послушников, и заговорить зубы случайным попутчикам для него было раз плюнуть.

— Добрая женщина, я возвращаю домой жену. Она сбежала с богатым любовником, попрала честь мужа, забыла о детях. Ты знаешь, что такое тяжкий труд, ты готова на все ради своей семьи. Разве не горько тебе видеть, как нерадивые матери забывают о долге, стремятся к легкой жизни, готовые пойти по головам, растоптать все святое?

Уго вложил в голос неслыханную мощь и силу, не отводил от крестьянки пристального взгляда из под набрякших век. Навыки магнетического воздействия не подвели — крестьянка глянула на меня злобно, сплюнула и отвернулась. Парень засвистел и ушел в дальний конец вагона. Остальные пассажиры перестали нас замечать. Уго ухватил меня за шею и надавил; в голове моментально помутилось.

Моя выходка его разозлила, он жаждал возмездия.

— Встань на колени, отроковица.

Я повиновалась. Уго заставил опуститься на пятачок, щедро засыпанный скорлупой от орехов, которые щелкали тощие ребятишки на соседней лавке. Острая шелуха больно впилась в колени; я шипением втянула воздух. Освальд улыбнулся,

Уго довольно покачал головой и насильно сложил мне руки у груди, как того требовал ритуал покаяния.

Целый час я простояла в такой позе, пока спина не начала дрожать; пассажиры посматривали равнодушно, судачили, но вмешиваться не желали; в столице каждый сам по себе.

Тело казалось чужим, но боль в коленях резала, не давала забыться. Уго, наконец, сжалился и вернул меня на лавку; я охватила голову руками и замерла. Бешено искала выход и не находила.

Не так уж много хотела я от жизни: безопасный кров и капля свободы; простые, и такие недоступные вещи.

Происходящее не укладывалось ни в какие рамки; для поведения старейшины не находилось разумного объяснения. Всю жизнь я знала Уго как жесткого и властного человека. Он поддерживал порядок в общине железной рукой, не выносил, когда ему прекословили. От неугодных избавлялся быстро и безжалостно — что и произошло с моим отцом — но к откровенному насилию никогда не прибегал. Это было немыслимо, противоречило всем укладам Отроков Света! Если послушник желал покинуть общину, его не удерживали; он был волен уйти, и пути назад не было. И вот, теперь меня насильно и унизительно возвращали.

Дорога была долгой; в Олхейм прибыли поздним утром.

Старейшина и Освальд провели меня, как под конвоем, через весь городок до самого поселения общины. Талый снег чавкал под ногами; тусклое солнце пряталось за низкие тучи. После бессонной ночи охватило равнодушное оцепенение.

Прошли по знакомой узкой улице. Послушники толпились за заборами, глазели, перешептывались. Моя подруга Кендра бросилась было навстречу, но мать прикрикнула и утянула ее обратно в толпу сестер.

Миновали наш коттедж. Я с трепетом повернула голову; в грязном окне мелькнул силуэт отца. Стало легче; он тут, недалеко, хотя на его помощь рассчитывать не приходилось. Отец был таким же пленником, как и я.

Старейшина привел меня в свой дом и запер в комнате на втором этаже, где я провела больше суток. Комната была низкой, холодной; обе двери, что вели в нее, и дубовые ставни заперты на надежные замки.

Еды мне не давали, воду приносили в крохотной кружке; каждые полчаса старейшина отпирал дверь, расталкивал, принуждать встать на колени и молиться. Делал он это с одной целью: окончательно подавить волю и лишить сил. К вечеру следующего дня я отупела от жажды, голода и бессонницы и с трудом понимала, что происходит и где нахожусь.

Когда в комнату вошли трое, я не смогла поднять головы. Старейшина приказал Джейме, своей старшей жене:

— Дай ей напиться и поесть. Отведи в купальню, вымой и приготовь. Срок пришел: сегодня она станет твоей сестрой.

Джейма подняла меня грубыми руками и потащила вниз. Сунула кувшин с водой и кусок сыра с хлебом. Затем сорвала одежду, долго мучила потоками холодной воды и жесткой щеткой. Прямо на мокрое тело натянула традиционную брачную сорочку — длинную, до пят, с узким разрезом ниже талии, который сейчас был затянут завязками. Я содрогнулась от отвращения, когда поняла, к чему меня готовили.

— Джейма, прошу, не надо, — зашептала лихорадочно, — дай мне уйти, отведи к отцу.

Джейма фыркнула и потащила наверх. Была она сильная, мускулистая, но все же мне удалось больно толкнуть ее в живот.

Старейшина уже ждал наверху — наряженный в такую же длинную сорочку с разрезом. Уклад предписывал не снимать ее во время брачной ночи. Когда Джейма затащила меня в комнату, пришло страшное осознание: все кончено. Я ничего не смогу сделать. Сейчас старейшина возьмет меня силой, затем запрет в своем доме, пока я не понесу.

Страх вернул силы, и когда Уго приблизился и попробовал заключить в объятья, я извернулась и впилась зубами в жилистую руку. Уго вскрикнул и наотмашь ударил меня по лицу.

Я упала, чувствуя вкус крови. На глазах выступили слезы.

— Кажется, ты сломал ей нос, отец, — раздался гнусавый голос. Оказывается, Освальд все это время сидел в углу и наблюдал.

В книгах, которые тайком давали подруги, в такие моменты трепетную героиню спасает благородный охотник или странствующий воин; но кто мог прийти на помощь мне? Господин Дрейкорн не получил записку; в ней я писала о печальной вести, которую получила, и просила позаботиться об Альфине до моего возвращения. От горничной он мог узнать, что я уехала в Олхейм. Он решил, что я последовала его совету и вернулась домой, бросив альфина, чтобы избавиться от долга. Наверняка вздохнул с облегчением. Других покровителей в столице у меня не было, а послушники, как я уже убедилась, пойти против старейшины не посмеют.

Уго приблизился; поднял рывком и потянул к низкой кровати в углу. Я чувствовала, как его руки торопливо разрывают завязки на сорочке; потом он просто задрал подол, принялся ощупывать бедра, больно впиваться пальцами; навалился тяжелым жилистым телом так, что захрустели ребра. Меня сотрясало от ненависти.

В голове словно молния взорвалась; внезапно я ощутила себя в том странном сне, что приснился мне в «Доме-у-Древа» несколько дней и словно вечность назад. Тело налила чужая сила, руки и ноги одеревенели, ярость приобрела физическую форму и вспыхнула, как огонь.

Случилось странное.

Старейшина вскрикнул и сполз на пол. Морщинистое лицо побагровело, глаза закатились, он со стоном схватился за голову. Я получила отсрочку; поднялась, тяжело дыша и остро желая старейшине смерти.