Я кивнул в сторону экрана:

— Это что еще такое? Сие чудовище на вагину и не похожевовсе. Только людей пугать.

Гулько захохотал:

— Наконец-то поймал шефа!

— На чем? — спросил я.

— На отсталости! — заявил он громко. —Продвинутые сейчас вообще делают такое…

Я поинтересовался:

— Что, еще страшнее, чем эта штука?

— Страшнее или прекраснее, — сказал онпобедно, — зависит от точки зрения! Шеф, мне просто стыдно за твоеневежество. Мы так быстро прогорим, если не будем идти в ногу со временем! Всеускоряется. Надо идти, не задумываясь!

Роман смотрел то на него, то на меня, спросил нерешительно:

— А что делают продвинутые?

Гулько захохотал:

— Интересно? Видишь, шеф, интерес двигает прогресс!Извини, что в рифму. Гертруда, не покажешь нам? Ты же следишь за новинками…

Гертруда слегка надула губки, щечки порозовели отповышенного мужского внимания, на меня бросила кокетливый взгляд.

— Я человек очень занятой, — сообщила она, —слежу не больше, чем другие, но времени нет…

Гулько сказал решительно:

— Не бреши! Я знаю, три месяца тому ты что-то тамделала, меняла…

Она вскинула брови:

— Так то три месяца! За это время мода снова ушлавперед.

— Все равно покажи, — сказал Гульконастойчиво. — Шеф отстал не на три месяца, а на три года. Надо его вырватьиз пучины невежества!

— Нет, — сказала она игриво и снова посмотрела наменя: — Я стесняюсь!

Гулько ахнул:

— И ты из диких времен? Что это за слово такое? Забудь!Наш шеф говорит, что нельзя, чтобы застенчивые девушки давали себя опередитьнезастенчивым и забрать себе лучших парней.

Она все поглядывала на меня, вообще-то, как мне кажется,Гертруда ни за что не даст опередить себя, но так как мы, по ее мнению, вседряхлые старики, то, значит, погрязли в древних традициях, когда женщины еще несмели раздеваться в мужском коллективе.

Роман толкнул меня в бок:

— Шеф, твое слово.

Я нехотя кивнул Гуртруде:

— Ладно, покажи, что за чудо они так жаждут увидеть.

Она, все так же жутко-жутко стесняясь, задрала юбку. Низживота не просто выбрит безукоризненно, волосы сведены начисто, словно их тамникогда и не было. Все блещет свежестью кожи младенца. Гулько громко сказал«Вау», остальные захлопали.

Гертруда, медленно двигая бедрами, отступила на шаг и,присев на край стола, расставила ноги. Все дружно сказали: «Ух ты, какздорово!»

Гулько покрутил головой:

— Целых три месяца?.. Ну, тогда я тоже отстал, еслисейчас что-то еще круче…

К моему удивлению, щеки Гертруды в самом деле залил жаркийрумянец. Украдкой поглядывая на меня в поисках признаков одобрения, онараздвинула ноги шире. Румянец опустился на нежную шею.

— Сейчас делают иначе, — сказала она застенчиво.

— Как? — спросил Гулько жадно.

— У Василия Петровича, — пояснила она, — естьв файлах.

А Роман сказал сокрушенно:

— И я отстал. Или тоже с отсталыми дело имею? Унекоторых и такого нет…

— Да все мы отстали, — сказал Скопапечально. — Так в работу влезаешь, что жизни не видишь. Хотя, если честно,я так и не понял, зачем все…

Гулько, что с восторгом не только рассматривал раздутые, какнапившиеся крови гигантские комары, половые губы Гертруды, но и щупал ихделовито, заставляя ее закатывать глаза и слегка постанывать, обернулся, вглазах недоумение.

— Ты чего? Как это не понял?

— Для нас старается, — сказал Скопа гордо.

Гулько посмотрел на смеющееся лицо Гертруды.

— Да нет уж… Для тебя не станет стараться.

— А для тебя? — спросил Скопа обидчиво.

— Да ни для кого из нас, — ответил Гулько. —Думаю, даже для мульмимиллионера не станет. Я видел, каких недавно куколзавезли в магазин. Уже и реклама прошла…

— Члены? — спросил Роман.

Гулько отмахнулся:

— Члены в диком прошлом. Сейчас к этим членамприделывают и туловища. Самцы получаются что надо! Делают все, что им скажешь….в постели, ессно. После акта не отворачиваются и не засыпают, а что-то тамбормочут запрограммированное… Сейчас женщины нас допускают до своего тела нестолько для секса, как для чего-то еще. Как и мы их, кстати.

Лицо Гертруды стало серьезным, улыбка погасла, даже румянецначал бледнеть. Она отвела руку Гулько, что уже завелся, покраснел и началпыхтеть, отпустила юбочку и сказала с несвойственной ей задумчивостью:

— Даже и не знаю. Пока, думаю, это для себя. Каккосметикой, духами… Сперва в самом деле, чтобы привлечь мужчин… но, есличестно, кому теперь мужчины нужны?

Гулько сказал обиженно:

— Ну, как кому…

— В самом деле, — повторила Гертруда, — кому?

— Женщинам, — сказал Гулько. — А что, не так?

Она покачала головой:

— Абсолютно верно. Не так.

— Почему? Если не для мужчин?

— На самом деле, — объяснила она, — женщинамнравится себя чувствовать на некоем… уровне. То есть не опускаться. Потому иделала я сперва губки бантиком, потом бабочкой, затем вот втрое увеличилаклитор… Даже не для утех, на самом деле нервных точек не прибавляется, апросто… чтобы было заметно, скажем, на пляже. А когда я увидела, что у многихон больше моего, я тоже увеличила еще и еще.

— Больше не надо, — попросил Гулько, — а то ясперва подумал, что у тебя там пенис. А с ним как-то неуютно, что ли.

Гертруда отмахнулась:

— Чепуха. Сейчас все увлеклись анусом. Туда удалосьвывести целую кучу нервных окончаний, оргазмы просто обалденные! И подвадцать-тридцать кряду.

Она заулыбалась победно. Роман спросил жадно:

— И что, теперь всем женщинам анальный нравится?

— Кто сделал операцию, — ответила Гертруда, —те в восторге. Но, кстати, удобнее оргазм получать без вас, мужчин.

Она улыбалась победно и мстительно. Взгляд, который бросилана меня, пояснил, что мужчины ей, как настоящей женщине, в самом деле уже ненужны. Но шеф, понятно, выше, чем просто мужчина.

Дверь распахнулась, на пороге появился Василий Петрович.Острые глаза из-под нависших бровей с подозрением оглядели наши разгоряченныелица.