не издавал угрожающих звуков и не делал угрожающих жестов по отношению к владельцу Амораккиуса. Настоящим злодеям мечи внушают опасение.

Я покачал головой и сосредоточился на деле, навострив магические чувства и выискивая стражей и заклинания, незнакомые энергии и сущности. Эшер рядом со мной занималась тем же самым, хотя, по моим ощущениям, она настроилась на чуть иную волну, магически выражаясь, и вынюхивала более утонченные ловушки, иллюзии, психические фугасы. Она бы не смогла заметить многое из того, что замечал я, но, вероятно, с большей эффективностью обнаруживала то, на что настроилась. Вальмон достала из сумки старый добрый фонарик, которому не грозило сломаться в нашем присутствии, если только мы не начнем швыряться магией по-настоящему. Она медленно, тщательно освещала им пол и стены впереди, высматривая тени от проволочных растяжек, нажимных пластин и прочих дьявольских механизмов, о которых ей все было известно.

Медленными шажками мы добрались до арки и вошли в туннель. Я напряг чувства до предела.

Ничего.

А потом мы оказались в хранилище Аида.

…Это…

…Э-э-э…

Представьте сокровищницу Смауга. Теперь представьте, что Смауг страдает от кошмарного обсессивно-компульсивного расстройства и фантастически хорошего вкуса.

Это бледная тень того, что было на самом деле, такое нужно видеть собственными глазами, но иначе я описать не могу, добавлю разве что: глядя на сокровищницу Аида, я почувствовал себя помоечной крысой, которая прогрызла себе дорогу в кладовку. Мое сердце бешено колотилось. И я на сто процентов уверен, что мои зрачки в том момент превратились в знак доллара.

Свет испускали вытянутые вверх и вперед руки двух двадцатифутовых золотых статуй, установленных по центру сокровищницы. Я обошел их сбоку, чтобы разглядеть детали. Каждая из ни изображала трех женщин, стоящих спиной друг к другу, образуя при этом треугольник; ладони рук были вознесены к потолку. Старуха. Зрелая дама в полном расцвете сил. И девушка на пороге юности. Свет от одной из скульптурных групп был золотисто-зеленым. От другой отливал ледяным цветом морской волны.

При виде этой картины мое сердце заколотилось еще сильнее.

Я встречал этих женщин. Я узнал их.

– Это Геката? – прошептала Эшер, с благоговением глядя на изваяния. – Триединая богиня перекрестков?

– Э-э-э… Да, возможно.

А может быть, это Мать Зима или Мать Лето, Мэб или Титания, Сарисса или Молли Карпентер. Но я промолчал.

Я отвел глаза от увиденного и заставил себя оглядеть сокровищницу.

Она была размером с футбольное поле. Стены выложены мозаикой из платиновых и золотых треугольников и уходят ввысь, в темноту. Пол – гладкий белый мрамор с серебряными светящимися прожилками. Ротонды, обрамляющие сокровищницу, поддерживаются коринфскими колоннами – как будто только что из Древних Афин. Одни ротонды располагались над полом на высоте семи-восьми футов, и к ним вели лесенки из мрамора, тоже с серебристыми прожилками. Другие спускались нисходящими рядами в чашу, напоминавшую греческий амфитеатр, только без сидений для зрителей.

Пространство между колоннами было выложено золотыми слитками. И это было всего лишь фоном. Фоном!

Я посмотрел на ближайшую… кустодию, дарохранительницу? Или выставочную витрину? Как их еще можно назвать?

В ней были собраны картины итальянских мастеров эпохи Возрождения, все на божественную тематику: святые, Дева Мария и Христос. Венециано. Донателло. Боттичелли. Рафаэль. Кастаньо. Микеланджело. Чертов да Винчи. Около пяти десятков картин выставлены, как в Лувре, в защитных футлярах и освещены лампадами странной формы, похожими на бронзовые, но не дающими дыма.

Картины окружали – обрамляли – деревья, но не живые, а, как я понял, когда присмотрелся, из изумрудов. Я понятия не имел, чьей были они работы. Но от настоящих их было не отличить. Посередине ротонды фонтан беззвучно лил воду в сверкающий бассейн, но, присмотревшись, я разглядел, что это не вода, а бриллианты, крохотные и мерцающие, текучие, словно жидкость.

Одного этого фонтана хватило бы, чтобы набить наши рюкзаки и всю тару, которую можно соорудить из нашей одежды. Про изумруды даже не говорю. О тоннах золота тоже. А о бесценных произведениях искусства стоимостью в сотни миллионов, о картинах, которые, вероятно, считали навсегда утраченными, вообще молчу.

Это была только первая из выставочных витрин. И как я понял, когда обвел сокровищницу внимательным взглядом, едва ли не самая скромная.

– Ух ты, – выдохнула Эшер с широко распахнутыми глазами. – Либо я сейчас упаду в обморок, либо у меня случится оргазм.

– Аналогично, – прохрипел я.

Первой от чар опомнилась Вальмон. Подошла к бриллиантовому фонтану, расстегнула рюкзак и деловито подставила его под струю, словно ведро.

– Серьезно? – спросила Эшер. – Даже не собираешься выбирать?

– Идеальное соотношение цены и веса, – резко ответила Вальмон. – Кроме того, они маленькие, и их легко перевозить. Нет смысла хватать то, что потом не сможешь продать.

– Но здесь так много всего, – прошептала Эшер.

– Эшер, – произнес я. И пару секунд спустя, громче: – Ханна!

– Э-э-э… что?

– Пойди скажи Никодимусу, что вроде бы все чисто. Давайте сделаем дело и уберемся отсюда.

– Точно, – откликнулась она. – Конечно. Уже иду. – Развернулась и поспешила прочь.

– Мы с Вальмон смотаемся на разведку, – сказал я Майклу и геноскве, – на всякий случай. Никуда не уходите, пока я не дам отмашку.

Майкл кивнул. Рюкзака для геносквы не нашлось, но он вооружился несколькими армейскими вещмешками, связанными крепежным тросом, как это делается на фурах и большегрузах.

– Идем, Анна, – позвал я. – Поищем ловушки.

И зашагал дальше.

Вальмон надела на плечи рюкзак и присоединилась ко мне. Я поднял посох и увеличивал яркость света, пока Вальмон не начала щуриться. Мы удалились от остальных. Наши тени от яркого освещения превратились в узенькие полоски.

– Зачем это световое шоу? – спросила Вальмон.

– Доверься мне, – тихо ответил я и прошептал ей в ухо: – Когда все начнется, держись рядом. Я тебя прикрою.

Ее глаза округлились, и она быстро кивнула, не произнеся ни слова.

Я одобрительно кивнул ей в ответ, прислонил посох к коринфской колонне и наполнил его энергией, чтобы он продолжал светиться. Затем приложил палец к губам и поманил Вальмон за собой. Миновал витрины, вошел в амфитеатр и начал спускаться к манежу у подножия двух триединых статуй.

Вальмон оглянулась на мой пылающий посох: она поняла. «Смотрите все, Дрезден и Вальмон здесь, а вовсе не там, где вы думаете».

В отличие от других витрин, на манежной площадке амфитеатра не было безумных богатств, фантастических сокровищ и драгоценных металлов. Здесь не было ничего, кроме возвышающейся по центру четырехфутовой глыбы мрамора. Сверху на мраморе лежали пять незамысловатых с виду предметов.

Древняя деревянная табличка, краска на которой выцвела так, что символы невозможно было разобрать.

Венец из терновых веток.

Глиняная чаша.

Сложенный кусок ткани.

Нож с деревянной рукоятью и листовидным лезвием.

К