ксендзу хотелось бы осмелиться и попросить нунция, чтобы тот, учитывая его, Пикульского, таланты к языкам и огромные познания, определил ему какую-нибудь важную роль в этом деле. Как об этом написать? Он склоняется над исчерканной страницей и пытается сочинить черновик.

Епископ Дембовский пишет епископу Солтыку

Тем временем епископ Дембовский, чье воображение не менее пылко, достает из ящика стола лист бумаги, разглаживает и стирает невидимые пылинки. Он начинает с даты: 20 февраля 1756 года, а потом скользит по бумаге с размахом, крупными буквами, явно наслаждаясь завитушками, какими украшает буквы «Е» и «С».

Они требуют проведения большой публичной дискуссии, хотят взглянуть в глаза своим врагам-раввинам и показать им, что Талмуд – зло. За это готовы принять крещение, все вместе, то есть, по их словам, в количестве нескольких тысяч человек. В случае удачи мы достигли бы величайшего успеха, мировых масштабов: показали, что в Священной Речи Посполитой удалось столь успешно обратить язычников и нет необходимости ехать в Индию, можно тут, на месте, крестить своих собственных дикарей. Во-вторых, помимо добрых намерений, эти шабтайвинники питают подлинную ненависть к своим еврейским собратьям-талмудистам…

На этот раз сразу после ареста в связи с непристойным поведением в какой-то хибаре в Лянцкороне на них донесли другие евреи, с которыми я в хороших отношениях и веду ряд дел. Они обвинили этих еретиков в грехе адамитов, который не подлежал бы суду Консистории, если бы не тот факт, что за этим донесением стоит дело о ереси. Но чья это ересь? Ведь не наша же! Как мы можем заниматься еврейской ересью, если о ней мы не знаем ничего, а о еврействе – мало. Слава Богу, мне есть на кого опереться в подобных вопросах: бернардинец ксендз Пикульский неплохо в этом разбирается.

Дело деликатное, поскольку я вижу ситуацию следующим образом: с раввинами нам лучше жить в мире и их не трогать, так как они не раз демонстрировали свою лояльность. С другой стороны, мы можем воспользоваться этими новыми распрями, чтобы оказывать давление на еврейские общины и раввинов. Они наложили проклятие на антиталмудистов, и большинство из них арестовано королевской властью. Некоторые находятся на свободе, потому что в Лянцкороне отсутствовали. Я послал за ними сей же час, как только узнал об этом. Они прибыли ко мне в Чарнокозинцы, но теперь уже без своего предводителя. Этого их предводителя, Якова, турецкого подданного, пришлось немедленно освободить, и он уже отбыл в Турцию.

На этот раз предводительствовал некий Крыса, человек некрасивый, к тому же по характеру кляузник, хотя хорошо говорит по-польски, отчего кажется смышленее Франка. Запальчивому и вспыльчивому, ему помогали красота и красноречие родного брата, и они потом сообща мне объяснили, что раввины их преследуют, просто житья не стало – на дорогах нападают и грабят. Кроме того, не дают спокойно заниматься делами, поэтому они, выступающие против Талмуда и во многих вопросах склоняющиеся к нашей святейшей вере, тем не менее хотели бы сохранить свою независимость и поселиться автономно, основать свои собственные деревни или взять существующие, такие как Буск или Подгайцы, откуда они родом.

Что же до самого Франка, то эти, которые вместе с Крысой, имеют о нем не лучшее мнение, тем более что, натворив дел, он сбежал и, вероятно, сидит теперь в Хотине или Черновцах и оттуда наблюдает за происходящим. Говорят, он сразу обратился в ислам. Если это правда, то свидетельствует о нем не очень хорошо, ведь еще недавно Франк заявлял о горячих религиозных чувствах к нашей святой Католической церкви. Это свидетельствует скорее о том, что они подобны атеистам и склонны к некой религиозной анархии, переходя туда-сюда, из одной веры в другую.

На мой взгляд, этот старший, Крыса, был бы лучшим лидером для шабтайвинников, если бы не его уродство и горячность. Ибо лидеру необходимы и стать, и приличный рост, и хотя бы толика благообразия; приукрашенное соответствующим образом, оно возбудит и послушание, и приязнь.

Я им сочувствую. Не испытывая к ним особой симпатии – это чужаки, не похожие на нас и отличающиеся скрытым коварством, – я все же хотел бы видеть в них всех детей Божьих в лоне моей Церкви. Я полагаю, что Вы полностью со мной согласитесь и поддержите идею их крещения. Тем временем я выдам охранную грамоту, чтобы талмудисты их более не беспокоили, потому что у нас тут происходят ужасные вещи. Мало того что они наложили еврейское проклятие на этого Якова Франка, так еще и жгут их еретические книги, представление о которых я имею смутное.

Я должен обратить Ваше внимание на нескольких человек, которых обвинили и преследуют раввины-талмудисты. Если им когда-либо потребуется Ваша помощь, прошу Вас, имейте их в виду. Вот они:

Лейзор и Ерухим из Езежан;

Лейб Крыса из Надворной;

Лейбек Шайнович Рабинович и Мошко Давидович из Бжежан;

Гершек Шмулович и Ицек Мотилович из Буска;

Нутка Фалек Мейерович по прозвищу Старый Фатек;

Мошек Лейбек Абрамович и его сын Янкеле из Лянцкороны;

Элиша Шор из Рогатина с многочисленным семейством;

Лейбек Гершек из Сатанова;

Мошек, сын Израиля, с сыном Йосеком из Надворной;

Моисей Аронович из Львова;

Нахман из Буска;

Зелик и Лейбек Шмуловичи.

Епископ так устал, что его голова склоняется на лист бумаги; после фамилии Шмулович она окончательно падает, и светловолосый епископский висок оказывается испачкан чернилами с имени Зелик.

А между тем…

Все, кого назвал епископ, все до единого, а также те, кого он не указал, сидят сейчас в доме некоего Берека в Каменце. Конец февраля, лютый холод сочится в комнату через каждую щель, которых предостаточно.

– Он поступил правильно, уехав отсюда в Турцию, потому что здесь вышел бы большой переполох, – обращается Лейбек Шмулович к Крысе, имея в виду Якова.

Крыса в ответ:

– Мне кажется, ему следует быть здесь, с нами. Может, он бежал, как некоторые говорят.

– Ну и что, пускай себе говорят. Важно, чтобы письма доходили; в конце концов, он всего лишь за рекой, в Хотине. Польша, Турция… Разве это граница? Важно, чтобы он не терял времени там, у турок, а давал нам инструкции, что и как говорить и делать.

– Будто мы сами не знаем, – бормочет Крыса.

Теперь, когда голоса стихают, встает Шломо Шор, который только что пришел; уже сама его фигура вызывает уважение.

– Что ж, епископ к нам благоволит. Он расспросил нас троих – моего брата, Нахмана и меня. Нас всех выпустили из-под стражи