– Ты абсолютно уверена, что это была Клодия? – спросиля.

– Да, – сказала она с покрасневшими от еще невыплаканных слез глазами. – Это была Клодия, – заявила Меррик. –Или нечто, откликающееся сейчас на имя Клодия. Но что сказать о словах, которыеоно произносило? Сплошная ложь.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда же, откуда я знаю, когда мне лжет человек. Оттудаже, откуда я знаю, когда один человек читает мысли другого и пользуется егослабостями. Оказавшись в нашем мире, призрак стал враждебным. Призракпочувствовал растерянность. Призрак начал лгать.

– А мне не казалось, что он лжет, – возразил я.

– Ну как ты не поймешь, что он воспользовался самымисильными страхами и мрачными мыслями Луи. А мысли Луи были сотканы только изтех слов, которые могли выразить его собственное отчаяние. В этом отчаянии онобрел твердую почву под ногами. И кем бы Луи ни был – чудом, воплощением ужасаили проклятым монстром, – теперь он потерян. Для нас обоих.

– Почему призрак не мог сказать правду? – спросил я.

– На это не способен ни один из них, – упорствовалаМеррик.

Она вытерла покрасневшие глаза тыльной стороной ладони. Яотдал ей свой батистовый платок, она прижала его к глазам, потом сновавзглянула на меня.

– Если его насильно вызвать, он всегда лжет. Услышать правдуот него можно, только если он приходит по собственной воле.

Я призадумался. Мне и раньше приходилось слышать этоутверждение. Все служители Таламаски его знали. Духи, которых вызывают,предательски коварны. Духи, которые приходят по собственной воле, обладаюткакой-то указующей силой. Но на самом деле ни одному из них нельзя доверять. Обэтом все знали. Однако сейчас это знание не принесло мне ни утешения, ниясности в мыслях.

– Значит, ты хочешь сказать, что картина вечности, которуюнарисовал призрак, неверна.

– Да, – подтвердила Меррик, – именно это я и хочусказать. – Ее охватила дрожь. – Но Луи никогда с этим несогласится. – Она покачала головой. – Ложь, которую он выслушал,слишком близка к тому, чему он безгранично верит.

Я промолчал. Слова призрака были слишком близки к тому, вочто и я верил.

Меррик положила голову мне на грудь и мягко обняла рукой. Ядержал ее, пристально разглядывая алтарь в проеме между двух окон, пристальноразглядывая терпеливые лица многочисленных святых.

На меня снизошло чувство покоя, в котором затаиласьопасность. Я отчетливо представил все долгие годы своей жизни. Одно оставалосьнеизменным в течение всего долгого пути: был ли я юношей, служившим вбразильском храме кандомбле, или вампиром, бродящим по улицам Нью-Йорка вкомпании Лестата. Эта неизменность, хотя я и утверждал обратное, заключалась втом, что я всегда подозревал: кроме этой земной жизни, больше ничего несуществует.

Разумеется, временами я начинал радостно «верить» впротивоположное. Я думал об иллюзорных чудесах – призрачных ветрах и потокахвампирской крови. Но неизменно приходил к одному и тому же выводу: за пределамиэтого мира ничего нет, разве только «безмерная темнота», о которой говорилзлобный фантом.

Да, я верю, что мы не сразу исчезаем после смерти. Никто неспорит. Когда-нибудь наука объяснит, как это происходит: душа, состоящая извполне определяемой материи, отделяется от плоти и попадает в некоеэнергетическое поле, обволакивающее землю. Все это вполне возможно представить.Но ни о каком бессмертии здесь речи не идет. В таком объяснении нет места нидля рая, ни для ада. Оно не означает ни справедливости, ни признания. Оно неозначает высшего блаженства или нескончаемой боли.

Что касается вампиров, то это чудо во плоти. Но толькоподумайте, сколько в этом чуде беспощадного материализма и всего самого низменного.

Представьте, как однажды ночью одного из нас поймают икрепко-накрепко привяжут к лабораторному столу, стоящему в каком-нибудьаэрокосмическом ангаре, подальше от солнца, и день и ночь тогда будут сменятьсяпод мигающим светом дневной лампы.

И будет себе лежать этот беспомощный образец Носферату,истекая кровью в шприцы и пробирки, а доктора присвоят нашему долголетию, нашейнеизменчивости, нашей связи с неким безвременным духом длинное латинскоенаучное название.

Амель, этот древний дух, который, по утверждению нашихстарейшин, подчиняет себе наши тела, однажды будет классифицирован как некаясила, подобная той, что руководит крошечными муравьями в огромных и запутанныхколониях или чудесными пчелами в их уникальных и высокоорганизованных роях.

Если бы я умер, то, скорее всего, ничего бы не было. Если быя умер, то, вероятно, исчез бы не сразу. Если бы я умер, то, возможно, так бы ине узнал, что случилось с моей душой. Огни вокруг меня, тепло, о которомребенок-фантом говорил так язвительно, просто исчезли бы.

Я склонил голову и прижал пальцы левой руки к своим вискам,а правой рукой крепко обнял Меррик, которая стала мне еще дороже.

Мои мысли вернулись к темному пятну, в центре которогопоявился светящийся ребенок-фантом. Я вновь пережил то мгновение, когда рукаКлодии высоко поднялась, а Меррик закричала и отпрянула. Я вновь вспомнил яркиеглаза и губы призрачного существа, его тихий музыкальный голосок. Я вновьвспомнил иллюзорную реальность видения.

Конечно, могло быть и так, что именно отчаяние Луи разожглов ней пламя несчастий. А может быть, это было мое собственное отчаяние.Насколько сильно я сам хотел верить в ангелов Лестата или рассказы Армана охрустальном небесном великолепии. Насколько часто моя собственная душа,изнывающая от пустоты и горя, заставляла меня вновь и вновь произносить словалюбви к создателю ветра, приливов, звезд и луны?

Я не мог закончить свое земное существование. Я боялся, каквсякий смертный, что откажусь навсегда от единственного чуда, которое мне былодано познать. И то, что Луи мог погибнуть, приводило меня в ужас – равносильныйтому, который испытываешь, когда видишь, как какой-нибудь экзотический ядовитыйцветок падает откуда-то с высоких лиан и оказывается раздавленным у тебя подногами.

Испытывал ли я страх за Луи? Не уверен. Я любил его, хотел,чтобы он был сейчас с нами в этой комнате. Да, все так. Но я не был уверен, чтомне хватит моральных сил уговорить его задержаться в этом мире хотя бы еще наодни сутки. Я вообще ни в чем не был уверен. Я нуждался в нем как в близкомдруге, зеркале своих эмоций, свидетеле моего эстетического роста – да, и этотоже. Я хотел, чтобы он оставался тем тихим и мягким Луи, которого я знал. Ноесли бы он предпочел покинуть нас, если бы он действительно решил покончить сжизнью, подставив себя солнечным лучам, то мне было бы гораздо сложнеепродолжать жить – с тем страхом, что не покидал меня ни на миг.