головой и накладывая повязку на мое предплечье. Я впилась взглядом в половицы в доме моего детства – убежденная, что вижу их в последний раз, – не в силах смотреть, как он наматывает пластырь вокруг баллончика на моем запястье. – Старайся не ударять по нему, пока он не высохнет, он просто должен выглядеть достоверно, иначе у кого-нибудь может возникнуть подозрение, что там есть что-то ценное. И не позволяй гипсу намокнуть, даже когда он затвердеет. Пленка должна оставаться сухой.

– Ближе к запястью, Томаш, – неожиданно заговорил Саул. Его голос внезапно стал сильным, будто весь его мир не рухнул всего несколько часов назад.

Томаш поправил мягкую повязку, на которую должен накладываться гипс, сдвинув ее немного дальше от моего локтя.

– Так лучше?

– Да. У тебя очень мало материала – нужно сделать повязку короткой и толстой, чтобы скрыть большую часть контейнера. Помни, что в данном случае не нужно стабилизировать движение руки, однако если бы это был настоящий перелом… что ж, этого было бы недостаточно. Но в наших обстоятельствах, даже если кто-нибудь понимающий подвергнет сомнению его длину, Алина может сказать, что перелом был прямо у запястья и ее врач сделал все что мог с тем количеством гипса, который имел в своем распоряжении.

Я взглянула на смертельно бледное лицо Саула. Он примостился на полу у одной из стен подвала, обхватив ноги руками, подтянув к себе колени, и пустыми глазами смотрел на нас, сидящих на нашей так называемой кровати. Наши взгляды встретились, его тон немного смягчился, и он продолжил:

– Если кто-нибудь спросит, как ты получила травму, скажи, что упала и вытянула руку перед собой. Запястье приняло удар на себя. Скажем, кость была вправлена полевым хирургом, и это было мучительно – раскаленная добела, жгучая боль. С такой детализацией история выглядит вполне достоверной.

Когда я снова посмотрела на Томаша, он многозначительно кивнул в сторону Саула, и я сглотнула. Потому что очевидно, что профессия врача была второй натурой этого человека, и знания выплескивались из него даже в тот момент, когда его разум затуманен от горя и боли. Я поняла, почему Томаш считал это важным, и это только подчеркивало правильность решения, которое мы уже приняли: Томаш останется, а Саул уйдет. Блестящий хирург или нет – в настоящее время этот человек сидел на полу подвала, периодически всхлипывая, затем замолкал, раскачиваясь взад-вперед, как ребенок, прижимая крошечную кожаную туфельку к своей щеке.

Самая большая ответственность, которую я испытала раньше, была в тот момент, когда мне пришлось искать Эмилии временное пристанище: это было ошеломляюще, ужасно. Но сегодняшняя ситуация была куда страшнее. Теперь я стала не просто невольным курьером, перевозящим фотопленку Генри, я еще тащила за собой человека, который только что пережил невообразимую трагедию. Вместо того чтобы следовать за Томашем, я должна буду идти вперед сама, прокладывая путь. Томаш низко склонился над моей рукой, приняв довольно неловкую позу, и на мгновение закрыл мне обзор гипсовой повязки, над которой работал. Я машинально протянула руку, чтобы коснуться его густых волос. Он отчаянно нуждался в стрижке, и у меня возникло сильнейшее, нелепое желание, чтобы осталось немного времени и я смогла подстричь его еще раз. Возможно, мелочь, но было бы так прекрасно поддержать его таким образом, чтобы, пока мы будем в разлуке, это напоминало ему, как я заботилась о нем. Он сел и грустно улыбнулся мне.

– Все будет хорошо, ты же знаешь. С тобой все будет хорошо.

– И ты найдешь меня, – сказала я уже не в первый раз. Я повторяла эти слова почти всю обратную дорогу с фермы Голашевского, проверяя дважды, трижды, что правильно понимаю план. – Ты разберешься здесь со всем, совершишь тот же путь и встретишься с нами в Бузулуке?

– Совершенно верно.

– А если в лагере посчитают, что паспорт не принадлежит Саулу?

– Тогда ты найдешь способ заставить их принять его.

– А если нас поймают до того, как мы доберемся до советской границы? Что мне тогда делать?

– Этого не случится. – Он отверг простое предположение, будто это было совершенно невозможно, что вызвало у меня закономерное негодование, учитывая, что у нас не было возможности узнать, насколько безопасен наш план. Зато было известно, что нацисты вполне могут нас перехватить, и я должна быть готова к этому.

– Ответь мне, Томаш. Если нас перехватят еще до того, как мы покинем округ, а у Саула паспорт на твое имя… Что именно мне тогда делать?

– Этого не произойдет…

– Мы оба знаем, что это возможно! – воскликнула я, тут же понизила голос. – Они уже искали тебя в Варшаве, потому что ты дезертировал из вермахта, а теперь они ищут тебя здесь, потому что Ян рассказал им о твоей работе в Zegota. – Томаш вздохнул и кивнул. – Так скажи мне: что мне делать, если нас поймают?!

Кем была эта женщина, смело смотревшая в лицо опасности? Она была во мне все это время – в тот день на площади, когда я спасала Эмилию, потом, когда я решила поддержать Томаша, несмотря на опасность. Теперь я была близка к полному взлету, и от испуганной маленькой девочки, которой я когда-то была, остался лишь след.

Томаш пристально смотрел на повязку, продолжая накручивать ее вокруг моего предплечья, скрывая контейнер. Спустя некоторое время он прошептал:

– Если… если с тобой что-то случится и пленка пропадет, мы ничего не сможем с этим поделать. Возможно, Генри даст другие инструкции, когда мы встретимся с ним на месте. А что касается меня… – Он наконец посмотрел на меня, и его глаза снова наполнились слезами. – Я просто должен верить, что ты справишься. Я должен верить, что через несколько дней ты будешь на советской территории – абсолютно свободна. И ты станешь ругать меня, потому что рука начнет чесаться, а ты не сможешь через гипс почесать ее. Только думая так, я могу смотреть, как ты уходишь. – Я протянула левую руку и обхватила его подбородок, и он положил голову на мою ладонь. – Я ненавижу, когда мы врозь, Алина. Я ненавижу это, но другого выхода просто нет.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – прошептала я. Он посмотрел мне прямо в глаза и кивнул.

– Я никогда в своей жизни ни в чем не был так уверен.

Я выдохнула и, выпрямив спину, проговорила:

– Хорошо, Томаш. Тогда все хорошо.

* * *

Моя уверенность приходила и уходила волнами, и я снова мысленно прокручивала весь план, пока мы направлялись к месту встречи. Томаш уже не летел большими шагами