Я подцепила его ногу своей, дёрнула, перекатилась и оказалась сверху:

— Ты правда думал, что я тебя не замечу?

— Неа, — легкомысленно мотнул головой волк, — а ты правда думала, что меня достаточно один раз бросить, чтобы я отстал?

— Видимо, нет.

— Точно нет!

Я уселась верхом, а подумав, и вовсе легла сверху. Хорошо! И пахнет вкусно. Так, как должен пахнуть муж, — спокойствием. Как же мне его не хватало! И спокойствия, и мужа. Не знаю, чего больше.

Серый зарылся ладонями мне в волосы, распуская косу, переплетая её снова надвое. Вот уж точно упрямец!

— Ещё бы ногу мне пометил, чтоб все знали, что мужняя.

— Не искушай, — пригрозил он, пропуская пряди между пальцами. — И сознавайся, чего удумала?

Я попыталась возмущённо отстраниться, но он удержал, не дав с места двинуться. Ещё и ногу сверху закинул для верности.

— Всё хорошо. Не хочу говорить об этом.

— Душа моя, я, конечно, не семи пядей во лбу, но даже мне достаточно одного раза, чтобы запомнить: если ты не хочешь говорить — это не к добру. Что случилось в Выселках? Это ведь… Это ведь была…

— Марена, — кивнула я.

— Дела… — протянул Серый. — Это вообще нормально или мы просто с ума сошли?

— Засомневался оборотень? — не удержалась уколоть я.

— Тоже верно. Но как-то это всё…

— Невозможно.

— Невозможно. И нехорошо. Чего она хотела? Она ведь искала что-то.

— Искала.

— Нашла?

Я засомневалась. Нашла, но пока не добралась. И мужу об этом знать необязательно.

— Понятия не имею, — соврала я.

Серый вздохнул:

— И я не знаю. Когда я её впервые увидел, почувствовал, что ей кто-то нужен, что она ищет и ждёт, что она…

— Одинока?

— Жестока. И очень голодна. Повезло, что кровь Радомира её отпугнула.

— Как и в прошлый раз.

— Может нам того, — Серый заговорщицки подмигнул, — провести рыжего вокруг Выселок и по носу бить время от времени? Тогда точно деревню огородим.

— А тебе лишь бы ему физиономию разукрасить!

— А чего он?! — насупился муж.

Я рассмеялась: если бы всё было так просто!

— Лучше скажи, что мы будем делать с Агнией? — надо Серому зубы заговорить, а то ведь не отстанет, начнёт пытать и допрашивать. А я и сама не знаю, удастся ли провернуть то, что задумала.

Волк нахмурил брови, став на мгновение похожим на того мудрого старца, каким мог бы стать через сорок зим:

— Когда ворота закроют, я останусь снаружи. Вы будете в безопасности, а я…

— Попытаешься переубедить стаю и уговорить никого не убивать? — я фыркнула. Не отступятся ведь.

Оборотень хмуро мотнул головой:

— Я брошу ей вызов. Если она так хотела доказать, что всё, что принадлежит ей, — моё по праву рождения, я соглашусь. И стая послушает того, кто победит.

— Или порвёт на части зазнавшегося серого волчонка, посягнувшего на их вожака.

— Тоже может быть.

Радомир всё не возвращался. Да и не ждали его рано: непростую задачку на себя взял. А нам уже очень давно нужен отдых. Серый уснул, свернувшись калачиком. Я невольно залюбовалась, но и позавидовала: готовится мало не к смертному бою, а спит, как младенец. Вот и пусть спит. Пусть не тревожится, не знает, что задумала его непутёвая жена. А если получится, ещё спасибо скажет. Огреть бы по темечку для верности, чтобы следом не увязался. За мной как раз один хороший удар остался! Пожалела. Пусть спит.

А сама между тем тихонько спустилась и выскочила на улицу, вдыхая морозный, полный ожидания зимы воздух. Небо затягивали тёмные тучи, чая не то согреть землю от стужи, не то окончательно охолонить снегопадом. Хорошо бы и меня не замело вместе с той землёй.

Я решительно и торопливо двинулась по плотно застроенным улочкам. Благо, остановились в самой серёдке — не заблужусь, выбираясь из города. Я оставила позади мирно почивающие, не ведающие нависшей опасности домики, дощатую мостовую, похороненную под остатками дневного пиршества: обломков сахарных крендельков, растоптанной свежей редьки, странных заморских ярко-красных не то ягод, не то овощей, что пытались впихнуть всем и каждому бойкие торговцы. За спиной остались матери и дети, хорошие и не очень мужья, продажные девки и склочные старухи… Все они мирно спали. И все хотели жить.

Если мне повезёт… Если мне очень-очень повезёт, утром они проснутся и не узнают, какая беда прошла стороной.

Я легко обошла дремавших на посту сторожей и, запуская когти глубоко в деревянную плоть ворот, перебралась на другую сторону.

Тем вечером у Радомира тоже хватало забот. Найти иголку в стоге сена проще, чем отыскать пьянчугу в столице. Да не какого-нибудь, а того единственного, который мог помочь добраться до самого Любора и убедить того рискнуть прибылью в казне ради безопасности жителей.

— Берест. Да, который бывший воевода, — объяснял он фигуркам в тёмных плащах, которые, как известно, за нужную сумму найдут кого угодно. А за другую нужную сумму оставят кого угодно без головы, — да, тот, что спился, — с горечью соглашался рыжий.

Чернушка крутилась неподалёку. Так, чтобы подозрительные собеседники сразу понимали, что при такой охране с Радомиром шутки плохи, но ещё и так, чтобы, если что, и сам рыжий пришёл ей на помощь.

Пришлось обойти не одну таверну из тех, где когда-то любили сиживать купец и вояка. Берест, хоть и сильно старше Радомира и годился ему если не в отцы, то хотя бы в дядьки, мужиком был доброжелательным и словоохотливым. Правда, скажи кому из дружины городничего, что строгий воевода с радостью заливается брагой да подпевает похабным песням, те бы нипочём не поверили. А если бы и поверили, то лишь пожали плечами: каждый волен отдыхать, как ему вздумается; а Береста осуждать — чревато. Не поколотит, нет, но посадить голым задом в муравейник вполне может.

Но то раньше.

С лета что-то поменялось.

Поджарый, крепкий, как породистый скакун, давний друг постарел и осунулся. Стало видно, что он немолод, что прошёл куда больше, чем шёпотом рассказывал молодому другу, когда в харчевнях почти никого не оставалось, а последние тусклые лучинки нарочно подносили поближе к заставленному пустыми чарками столу. От тех историй у Радомира бежали мурашки по коже: и от страха, и от странного, заставляющего немедленно вскакивать и искать приключений чувства. Он по-хорошему завидовал рассказчику, но прекрасно понимал, что, хоть и не обижен силой и ловкостью, никогда не наберётся достаточно храбрости и лихачества, чтобы пойти по его стопам.

Но истории купец слушал, ловя каждое слово. Всякий раз, проезжая столицу, старался выделить вечерок на посиделки. А потом, когда поздно возвращался на постоялый двор, прямо в грязных портянках заваливался на кровать и представлял, что герой всех услышанных историй — не старый опытный воин, а молодой, широкоплечий рыжий смельчак.