Подхватилась, не обращая внимания на крики и ругань позади, и помчалась за мужем. Видимо, как и клялась на свадьбе, помирать с ним рядом. Правда, тогда я не думала, что клятву исполнять придётся так скоро.

— Фроська! Какого лешего?!

— Я догадывалась, что ты мне обрадуешься, — я зло сплюнула тошнотный привкус, — а за эту оплеуху я тебе отплачу сполна. Когда выберемся.

Серый обхватил меня руками, замер, снова прижал к себе, не понимая, должен ли оттолкнуть или поблагодарить, что не бросила. Наконец, забыв про всё: про надвигающуюся опасность, про разлетающуюся дымом деревню, про обиды, горести и то, что жена, кажется, с глузду двинулась, крепко, как и подобает мужу, поцеловал.

То был полный горечи и надежды поцелуй. Через край лилось ожидание Смерти и желание жить. Я ответила. Ответила и волчица. Впервые за долгое время мы с ней согласились: если кто и угробит этого мужика, то это определённо должны быть мы и никто иной.

Муж попытался сдержать улыбку, но не вышло. Довольная волчья морда! Неужели он считал, что отделаться от меня можно так просто? Нет уж, я надеюсь отравить ему ещё много-много зим…

— И на что же ты надеялся? — я взяла мужа за руку и стала рядом с ним лицом к надвигающейся Смерти.

— Понятия не имею. Но однажды я уже её прогнал. И потом, как твой приятель говорил? Двум смертям не бывать?

— А одной не миновать! — послышался позади задорный голос.

— А ты тут что забыл? — разозлилась я, попыталась черкануть по конопатой физиономии отросшими когтями, но муж рук не разжал, так что не дотянулась.

Радомир, зажимая перевязанный бок, поднял руку, прося миг отдышаться, согнулся вдвое, глотая воздух. Потом снова встал прямо, как подобает герою, выставив вперёд одну ногу:

— А как же иначе? Тут такое деется! Ежели пропущу, вовек себе не прощу! Так и что же мы будем делать с этой… А что это вообще такое?!

— Это — Смерть, — жёстко сообщила я.

Серый подставил плечо раненому, но рыжий уж решил строить из себя героя до конца — отказался. Он многозначительно кивнул и совершенно обыденно, словно товар сбывал, поинтересовался:

— Так и что мы с ней будем делать?

— Молить о пощаде? — предложила я.

Купец первым вскинул руку:

— Это я умею!

— Вообще-то, — Серый смущённо прокашлялся, внезапно жутко заинтересовавшись замёрзшей лужей посередь дороги, — петь…

— Петь?! — мы с Радомиром переглянулись. Отлично. Один уже умом тронулся. Теперь против Тьмы двое.

— Один раз помогло. Правда, то в видении было… Эй! Эй, я тут! — оборотень подпрыгнул, словно приманивая дикого зверя. — Иди сюда, чернявая!

— Помрём? — безнадёжно поинтересовался у меня Радомир.

— А то как же, — подтвердила я.

Рыжий вздохнул и встал в один ряд с Серым:

— Я только частушки похабные знаю.

Я тоже хотела пошутить. И даже сказала что-то, но… Рот открывался, а звуков не было. Не было ничего вокруг: замерли муж и друг, замер сам воздух, замерла, настороженно принюхиваясь, Тьма.

Вернулся плач.

Он занял всё вокруг. Вытеснил голоса, живое дыхание, страх; наполнил уши, голову, сердце…

Перестань.

Плач становился громче. Звал и заманивал.

Прекрати!

Тьма выла и молила, выпрашивая толику тепла.

Хватит!!!

Она будто ожила. Будто нашла то, что давно искала и уже не надеялась увидеть.

Тьма заглянула мне в душу. И она была…

Несчастна.

Одиночеством и холодом веяло от той, что не хотела убивать, но не умела быть ничем, кроме Смерти.

— Помоги мне…

— Кто ты?

— Ты знаешь меня. Ты видела меня. Ты пожалела меня.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу согреться. Пожалуйста, помоги мне. Я не могу больше быть одна!

— Я не могу тебе помочь! Я не знаю, как!

— Ты знаешь. Только ты и знаешь.

— Ты отпустишь их? Отпустишь мою семью?

— Я последую за тобой. Я уже иду за тобой по пятам. Я не оставлю тебя. Никогда.

Никогда.

Обещание или проклятье?

— Маренушкой примечена. Смертушкой отмечена.

Всё-таки проклятье.

— Но почему я? За что?!

— Ты пожалела меня. Ты такая же, как я.

Одинокая.

Жестокая.

Холодная.

Жизнь, потухающая в самой глубине глаз первого человека, которого я убила.

Я стала ею. Я позволила Марене отметить меня. Я сама призвала Смерть и впустила в свою душу.

Потому что боялась проходить через это одна.

— Отпусти деревню, и я дам тебе то, чего ты хочешь.

Алая капля разделила жизнь и смерть. Отчеркнула одинокую волчицу от чёрной богини. И Тьма замерла, прислушиваясь, не понимая, что отвлекло, что задержало.

Во время страшной метели в Марину ночь, когда испуганная девчонка сбежала, впервые столкнувшись с нечеловеческой жестокостью, когда её угораздило лицом к лицу столкнуться с тем, кого людям видеть не следуют, Выселки откупились. Разбрызганной кровью после глупой мальчишеской драки. Кровью того самого рыжего прохвоста, который теперь, кусая побледневшие губы, пытался стянуть края никак не желающей заживать раны.

— Бей его! — отмерла я, закричала на мужа.

Серый недоумённо отпрянул, но чего уж? Ревнивый муж не первый день мечтал расквасить нос охальнику. Помирать, так с музыкой! Что бы напоследок не размяться? И вписал кулак аккурат в нос Радомиру.

Брызнула кровь, отрезая Явь от Нави. Отпугивая Тьму, выторговывая у Богини ещё немного времени.

Чернота заметалась у границы, как края раны, стягивая пересёкшиеся на месте неудачливой деревни миры.

Но жертва — есть жертва.

Древние не зря отдавали самое дорогое богам, выпрашивая защиту и заключая грозные, но нерушимые договоры.

Тьма сжалась в тучу, уменьшилась, забилась в алых оковах.

Сдалась, юркнув в последнее убежище — в дом, где ей впервые позволили ступить на землю, невзирая на древние законы.

Темнота затаилась в доме, когда-то принадлежавшем несчастной вдове, отдавшейся на волю Богини, а на Выселки разом обрушились звуки.

Запело, заухало, зачирикало, завозилось… Солнце, оказывается, давно поднявшееся над горизонтом, разом осветило дома с отмершими, не заметившими ничего странного людьми.

Деревня ожила.