Соловьева не устраивало, что в брежневскую эпоху судьбу пьес определяли только главные режиссеры театров, одна часть которых еще хуже авторов разбиралась в идеологическом соответствии пьес, а другая, не желая отвечать перед инстанциями, избегала ярких, политических актуальных произведений. По его наблюдениям, драматурги либо уходили в другие литературные жанры, либо писали гораздо меньшее количество театральных пьес. К счастью для Министерства культуры СССР, Петр Нилович Демичев направил письмо на отзыв в Отдел культуры ЦК КПСС, который усмотрел в послании личное недовольство драматурга тем обстоятельством, что его последняя пьеса «Царь Юрий» не была принята к постановке ни одним театром[761].

Главлит 12 августа 1967 года прямо заявил ЦК КПСС: недопустимо, что отдельные театры готовили и ставили сырые, недоработанные пьесы, которые еще не были одобрены главным управлением и нуждались в доработке. Такое положение сложилось со спектаклями «Генеральный конструктор» А. Тверского, поставленным Театром имени Вахтангова в Москве и Волгоградским областным государственным театром, «Варшавянка» Л. Зорина, в которой блистала Юлия Борисова, тоже в Театре имени Вахтангова, «Традиционный сбор» В. Розова в Ленинградском БДТ и пьесой «Братская ГЭС» (по одноименной поэме Е. Евтушенко), показанной в июне Московским драматическим театром на гастролях в Риге.

«Такое положение ведет к тому, что органы культуры сталкивают главное управление с творческими работниками и администрацией театров, которые нередко пытаются оказывать на органы цензуры давление, настаивая на разрешении пьес в недоработанном виде», — жаловался Романов.

Главное управление просило обратить внимание руководства министерств культуры СССР и РСФСР на необходимость более строгого отбора драматических произведений для постановки в театрах, улучшения работы с авторами для повышения их ответственности за идейный и политический уровень их произведений, а также усиления контроля за качеством спектаклей драматических и музыкальных театров.

Записка Романова была настоящей кляузой персонально на героиню нашей книги. Документ стал объектом обсуждения руководящих товарищей в ЦК. Свои замечания по ней сделал, в частности, секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Соломенцев Василию Шауро, причем о сути замечаний Соломенцева заведующего Отделом культуры ЦК просил сообщить ему Михаил Андреевич Суслов[762].

Генеральным сражением в битве фурцевского Министерства культуры СССР с романовским цензурным главуправлением стал спектакль по пьесе Михаила Шатрова «Большевики».

В 1966 году Михаил Шатров, известнейший советский драматург, получивший «добро» на написание пьес об одном из двух самых тяжелых для Советского государства периодов — годе 1918-м (второй такой период — июнь — ноябрь 1941 года, когда судьба СССР висела на волоске), пришел к Олегу Ефремову с предложением о постановке новой псевдоисторической пьесы — о ранении Ленина — к юбилею Великого Октября, то есть к 7 ноября 1967 года.

Рабочим названием пьесы было «30 августа». В этот день 1918 года эсерка Фанни Каплан в брюках (Ленин, который прекрасно разглядел своего убивцу, придя в себя, спросил конкретно: «Его поймали?») стреляла в вождя мировой революции. Ленин получил тогда тяжелое (первоначально даже считали, что смертельное) ранение. Олегу Ефремову позарез нужен был спектакль о завершающем этапе революционного движения в России — большевистском, поскольку это стало бы достойным завершением эпохальной трилогии о трех этапах революционного движения в России. Пьесы о декабристском и народовольческом этапах уже триумфально шли в «Современнике». Олег Ефремов немедленно ухватился за предложение Шатрова.

На закладке монумента в честь 50-летия советской власти на Манежной площади. Слева направо: Е. А. Фурцева, В. В. Гришин, В. Ф. Промыслов. 1967 г. [ЦГА Москвы]

Оба они записались на прием к Екатерине Фурцевой. Министр мгновенно оценила перспективное предложение — и триумфальная отчетность по юбилею с последующими возможностями по раздаче государственных наград особо приближенным деятелям культуры и искусства, и прикрытие ее любимого театра с его любимым руководителем, и появление действительно социально острой постановки на нестандартную тему. Пряников — масса. Придворному Мольеру немедленно заказали в честь тезоименитства коллективного Людовика текст, по которому должны были поставить грандиозный спектакль, который, в свою очередь, можно будет заранее включить в план подготовки телевизионного фильма. О ту пору, не то что ныне, создание фильма — это длительный, страшно затратный и потому априори крупный плановый проект.

По каналу «Культура» пару раз показывали (правда, более позднюю) телеверсию спектакля. Речь в нем шла не прямо о покушении на вождя мировой революции 30 августа 1918 года, а о его последствиях, прежде всего связанных с объявлением массового «красного террора» против буржуазии и ее наймитов. Раненого Ильича публике не демонстрировали, да на это и потребовалось бы специальное разрешение. Не каждому же доверишь! А если не справится? Очернит, так сказать, светлый лик вождя? Сыграл, понимаете ли, Иннокентий Смоктуновский в 1965 году Ленина не как революционера (пардон, Революционера), а как усталого интеллигента, с трудом принявшего решение о заключении Брестского мира, так аж КГБ серьезно задумался о том, «как по этим фильмам о Ленине будут судить потомки, которые не только его не видели, но и не могут о нем услышать из уст очевидцев»[763] — добавим, несших вместе с Ильичом необъятное бревно на коммунистическом субботнике.

В общем, лежал Ленин где-то за кулисами, когда на сцене наркомы всерьез обсуждали вопрос, объявлять им или не объявлять массовый «красный террор». С исторической точки зрения спектакль представлял собой набор штампов. Недоедавшие наркомы колебались, голосовать ли им за или против. В действительности всё было иначе. Вопрос предрешили на заседании Бюро Центрального комитета РКП(б) между 30 августа и 2 сентября (скорее всего, 1 сентября). Затем решение Бюро ЦК «провел в советском порядке», как это тогда называлось, на заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Михайлович Свердлов. Он же, председательствуя на заседании Совета народных комиссаров 5 сентября, добился принятия декрета, в котором в действительности речь шла уже не об объявлении террора, а о его проведении в жизнь[764]. Якова Михайловича — самого радикального члена ЦК этого периода — сыграл физиономически и без грима до неприличия похожий на него Игорь Кваша, который на цыпочках выходил за кулисы не покурить, но справиться о здоровье Владимира Ильича и вернуться для того, чтобы завершить спектакль, во-первых, благой вестью: кризис миновал, здоровью Ильича ничто не угрожает, во-вторых, пением Интернационала. Притом что на самом деле кризис миновал 6 сентября, когда уже все решения по объявлению террора были приняты.

На отчетно-выборном партсобрании Минкульта 14 декабря 1967 года Екатерина Фурцева доложила о сложностях, связанных с преодолением «культа личности». Кто-то, как Арбузов, обратился к сугубо личным, семейным, бытовым темам, ушел от большой гражданской темы. У Розова, талантливого драматурга, были спорные произведения, у него были просчеты идеологические[765].

Однако после этой печальной преамбулы Екатерина Алексеевна перешла к главному — достижениям в свете приближающегося пятидесятилетия Октября:

— Очень важно, чтобы сейчас все драматурги, композиторы, художники всех возрастов обратились к большим, настоящим и волнующим проблемам,