– И что нам делать? – спросила Йора.

– Обедать, – сказала Гаота. – И думать.

– Вот вам и последовательность, – пробормотала Дина. – Не просто так по ней в той книге было написано то предупреждение.

– Тут ни в одной книге ничего не написано просто так, – заметила Йора.

– Да ладно, – усмехнулась Гаота, кивнув на полку с виршами. – Полно.

* * *

Гаота думала о происшедшем весь день. И в трапезной, и в среднем зале, куда подруги затащили ее поиграть в два мяча, хотя игра и не получилась, потому что Гаота вспоминала о мяче только тогда, когда он в нее попадал, и опять в трапезной, и в каминном зале, где они под приглядом Сионы скоблили испорченный стол, и уже в своей комнате, когда Дина и Йора сочли, что Гаоту лучше оставить в покое и разошлись по кроватям.

Гаота лежала в своей постели, прислушивалась к мурчанию Брайдика, который и в этот день не страдал от недоедания, и продолжала думать.

Она думала о сегодняшней неудаче, вовсе не стараясь себя убедить в том, что это всего лишь первый шаг к удаче. О Тисе, который так ничего и не рассказал об его недавнем разговоре с Гантанасом, сославшись на то, что у него нет секретов от Гаоты и ее подруг, но эти секреты есть у кого-то еще. О Тиде, который, конечно же, прав в своем подходе к преподаванию правил колдовства, потому что именно этот подход позволяет не упустить ничего и создать из одаренных подростков настоящих магов, но кое в чем ошибается, поскольку нельзя все разложить по коробочкам и сосудам. О Гране, который не просто убежал из крепости и унес что-то важное, пусть даже это важное хранилось только у него в голове. О Мисарте, которая была более скрытна, чем кто-либо в приюте, но в которой чувствовалось то, чего нельзя было скрыть – какая-то прошлая или нынешняя боль. Конечно, не такая, как в Тисе, но тоже ощутимая и живая. О Кайле, которая словно была соткана из похожей боли. О Гантанасе, которому, наверное, было труднее всех. О своих подругах, что и в самом деле стали для Гаоты семьей. И думая обо все этом, она, как и почти каждый вечер, вспоминала маму, сестер, отца. Но только не тот страшный день, когда осталась без них.

Далеко за полночь она поняла, что просто не может уснуть. Конечно, можно было прочесть заклинание, Хила научила этой маленькой хитрости девчонок первого потока еще в прошлом году, но Гаота не хотела лишнего колдовства. Она хотела чего-то другого. И вот, лежа в постели, прислушиваясь к мурчанию Брайдика и сопению Дины и Йоры, Гаота стала вспоминать самые счастливые дни своей жизни. Их оказалось не так уж и мало. И, обливаясь светлыми слезами, она постепенно добралась почти до самого конца своего счастья. До того теплого вечера в далекой Нечи, когда мама учила ее приглядываться к тому, что вокруг.

Гаота не знала в точности, как называется эта магия. Сейчас, вспоминая эту ворожбу, она вдруг поняла, что все ее умения – и по исцелению, и по прочим хитростям, которых осталось в памяти не так уж и мало, не были связаны с затверженными заклинаниями. Кто-кто, а уж ее мама точно не бормотала наговоры, не заставляла зубрить присказки или правила. Она просто делала. И дочь учила – просто делать. И как в тот самый вечер в Нечи или как в один из дней уже здесь, в Стеблях, когда Гаота исцелила Пайсину, девочка снова слепила невесомый и невидимый ни для кого кроме нее самой маленький живой шар и долго, наверное, не менее часа согревала его в ладонях. А потом подбросила его вверх и прошептала что-то. Ни слова, ни выдох, ни мелодию. Что-то неслышное, что она могла бы повторить в любой момент, но не смогла бы передать кому-то или записать буквицами на пергаменте, даже если бы захотела.

И этот шар стал расти и расширяться, охватывая сначала всю комнату Гаоты. Потом всю девочковую половину дома учеников. Потом весь дом учеников. Затем уже южную башню, среднюю башню, дом наставников и северную башню, и вскоре уже все Стебли со всеми их ходами, залами, коридорами и лестницами, начиная от зеркальной комнаты в самом глубоком подземелье, и заканчивая площадками верхних ярусов южной и северной башен.

Гаота уже знала, что она не видит тайных ходов и секретных помещений, потому что видит только то, что связано с жизнью, с живыми людьми. Так теперь она с трудом, но различала то, что не видела в прошлый раз – тайный ход из крепости через Сторожевую башню и тайный ход через Северную башню, да и то с великим трудом и только потому, что и там, и там не так уж давно через сотни, а может быть и тысячи лет ступила нога человека, и ее нога в том числе. Неоткрытые тайны Стебли продолжали ревностно хранить. Но зато Гаота чувствовала, видела жизнь. Начиная от силуэтов спящих подруг и кота, и заканчивая мерцающими огнями прочих обитателей крепости.

Она видела девочек и мальчиков, спящих в своих постелях, и не слишком отличала Флича от Джая, Сиону от Фаолы, Тиса от Джора, хотя последние были едва различимы, как будто спали под тремя одеялами. Видела охранников и мастеров, наставников и лошадей в конюшне, различая крохотную искру Звездочки. Разглядела даже Кайлу, которая как будто тоже не спала в доме наставников, не спала по соседству с Гантанасом, который бродил по своему верхнему этажу из угла в угол, и именно Кайла – единственная из всех, кого осязала Гаота, как будто почувствовала ее взор и даже погрозила ей пальцем – мол спи, девочка, спи. Не твое это дело, не лезь в страшное. Но как бы это ни казалось странным, страшного не было. Гаота не чувствовала ни зла, ни беспокойства, ни опасности. Если угроза и существовала, то она или спряталась, или скрылась. Замерла и затаилась. Умолкла и задержала дыхание. Или вовсе покинула крепость? Нет. Этого не могло случиться. Она где-то поблизости. И ее нужно было найти. И ее можно было найти. Можно и нужно. Хотя бы для того, чтобы она никого больше не убила.

– Почему она? – спросила сама себя Гаота. – Потому что угроза? Опасность? Почему не он. Глупость какая. Может быть и он… Где он или она могли скрыться? В непроглядной темноте лабиринта и неоткрытых тайных ходов? Может быть. Но скорее всего среди этих мирных подрагивающих огоньков.

Внезапно Гаота почувствовала, что уже готова заснуть. Она еще раз окинула взглядом всю крепость и наконец поняла, что россыпь черных точек на среднем ярусе и поблизости – это сгоревшие во время убийства пищалки, из которых, как уверил ее тот же Юайс, ничего уже нельзя извлечь. А серые точки, рассеянные по всей остальной крепости – это пищалки целые, которые троица так и не использовала, и которые могут ей помочь в поисках. Осталось только придумать, как это сделать. Но это уже надо будет сделать завтра утром. А теперь – спать. Спать, не вытирая слезы, которые почему-то безостановочно побежали по ее щекам…

После разговоров с Гантанасом и с Кайлой прошло несколько дней, но Тис никому не рассказал о видении, что посетило его на месте гибели Оллы. Посетило посредством неосознаваемых воспоминаний старого воина Айрана. И дело было не в том, что Тис сомневался в подлинности явившихся ему образов, и не в том, что он собирался скрыть эту свою странную способность, которая могла оказаться и игрой мимолетности. Нет, он думал о другом. Все эти дни он безостановочно перебирал в голове слова Кайлы. Но думал не об объявленных ею подозрениях, это было неприятно, но не смертельно. Он думал об ее утверждении, что именно он должен противостоять той силе, что убила Оллу и, может быть, имела отношения и к другим бедам. Дело было в том, что он не только не чувствовал в себе каких-то особых способностей для такого противостояния, он был уверен, что теперь, после того, как он отсек свою связь с той силой, от которой пыталась убежать его мать, и от которой он сам скрывался месяцы и годы, он не смог бы выпутаться даже из тех бед, из которых успешно выпутался три или два года назад, да и совсем недавно в этой самой крепости. Разве это не значит, что он и в самом деле всего лишь человек? И почему это «всего лишь»? Не всего лишь. Просто – человек.