– Как я понимаю, вы не собираетесь меня лечить?

– От чего? От любви? Хотел бы я знать, где вы отыщете такогодоктора, вернее, такого идиота. Вадим, как психолог я собрал интереснейшийматериал, как врач я бессилен. Чтобы вторгаться в происходящее, я сначаладолжен ответить на вопрос – что такое человек и его любовь? Как вы думаете,могу я это сделать?

– Вряд ли, – сказал я. Почти грубо сказал.

– На этот вопрос мы не смогли ответить на Земле, тем болеебеспомощны теперь. Общность духовных интересов? Но таковой просто не может бытьу Густавсона и его Ранти. Физическое влечение? И это далеко не всегдараскрывает загадку, почему именно этому мужчине нужна именно эта женщина. Такчто мы в цейтноте, Ребров. Думаю, очень многие предпочли бы иметь вместо Чарыкакую-нибудь загадочную планету, заселенную непознаваемыми негуманоидами.

– Зачем вы мне все это говорите, доктор? – спросил я.Почему-то страшно было слушать его бас и свое молчание.

– Не могу же я беседовать с зеркалом, – сказалон. – Нужно же мне кому-то все это говорить. К тому же вы – один из тех,кто вовлечен в происходящее, а не наблюдает его со стороны, подобно мне.Кстати, я и о Густавсоне на Землю не докладывал.

– Что с ним?

– Ничего страшного, с ним все в порядке. Выбитые зубы исиняки не в счет. Он там с кем-то сцепился из-за Ранти. Вы ведь знаете этотобычай?

Я знал этот обычай – поединок, в котором дубиной приходитсяотстаивать свое право на любимую женщину. Еще действуют суровые законы предков,не допускающие бесполезной, то есть не на войне и не на охоте гибели сильныхмужчин, необходимых племени в качестве воинов и охотников. Поэтому правиладовольно гуманны – дуэлянты лупцуют друг друга тяжелыми посохами, избегаясмертельных и калечащих ударов, за чем бдительно надзирают старики, секундантыи третейские судьи одновременно.

– И кто же выиграл?

– Выиграл Эрик, – сказал доктор. – Хотя противник,говорят, был редкостный битюг… Ребров, меня вот что еще интересует: когда выдумали о Ланте и об Ирине, у вас никогда не возникало мыслей вроде: «Какое онимеет право волочиться за нашими женщинами, грязный дикарь?»

Я стоял и смотрел в окно. За прозрачным, почти невидимымстеклом – огромное голубое небо, над лесом вдали расплывается розовая каемочкавосхода, и я поймал себя на том, что хочу без оглядки бежать отсюда, к пестрымроям гравилетов над белыми городами, к свистящим мягко поездам монорельса,огромным мостам, огромным автоматическим заводам…

– Да, – сказал я. – Я стыжусь таких мыслей, но онибыли. Вы считаете, что мне нужно лечиться? Когда у землянина двадцать второговека появляются подобные мысли…

– А кто вам сказал, что вы сейчас живете в двадцать второмвеке? – вкрадчиво спросил доктор Аллертон. – Никто не знает номеравека, в котором мы в данную минуту живем, и вряд ли это номер двадцать два…

– Чего вы боитесь, доктор?

– Я боюсь, что никогда не смогу понять, чего же мы всебоимся…

– Я… Меня прервал резкий стук в дверь.

– Ко мне так никогда не стучат, – сказал доктор. –Скорее всего, ищут вас. Войдите!

Дверь распахнулась. Гурский с порога резво мотнул головой,приглашая меня выйти. В дверях я обернулся. Доктор Р.Т.Н. Аллертон быстро отвелглаза, и я, никогда не считавший себя знатоком хитроумных тайников человеческихдуш, с нереальной четкостью представил, как он, едва за мной захлопнется дверь,сядет за необъятный полированный стол и долго-долго будет смотреть в пустоту…

– Что? – спросил я. – «Тореадор» на орбите?

– С Яной беда, – сказал он. – Пошли.

– Что случилось?

– Пошли, говорю! Кто запер оружейную?

– Начальник, когда улетал. Что случилось? Он пошел впереди,рассказывая на ходу, и я не узнавал его голоса.

Яна частенько отлучалась к своим озерам, насыщеннымреликтовой, нигде больше не сохранившейся жидкостью, уезжала на двое-троесуток, и никто не беспокоился, помня о кодексе. Как и прежде, она отправиласьтуда верхом, и вечером на обратном пути столкнулась с тремя лоботрясами изВауле, деревни Ланта – я кое-что слышал о них от чарианцев, причем сплошьнелестное. В данный исторический период лентяям уже не грозили изгнание изплемени или смерть, так что кое-кто тут уже сообразил, что стыд – не дым, глазане выест. Несколько лет эта троица кое-как перебивалась, благо дичи хватало, аих полузаброшенный участок все же давал иногда скудный урожаишко. У них хваталоблагоразумия особенно не раздражать односельчан, и те просто-напросто махнулирукой на лодырей, втихомолку дожидаясь, когда их прикончат при очередномвоенном походе, куда они не смогут не отправиться, или они сами, нахлеставшисьдурмана из корней килона, укокошат друг друга на радость землякам.

В тот вечер они опять напились и шатались у брода, скореевсего, прицеливаясь к чьей-то верше. Там, у брода, и встретили Яну. Они держалиее в своей развалюхе до рассвета, к утру окончательно перепились, и ей удалосьбежать. Вот и все. Случай с точки зрения местного права гнусный, но отнюдь небеспрецедентный…

Я рванул дверь, и меня оглушил яростный гомон. Никто необратил на меня внимания, они орали, перебивая друг друга, но бас Чакаперекрывал все – он стоял у карты, на которой проведенные световым карандашомкрасные стрелы зловеще протыкали Вауле…

– Четыре вертолета идут конвертом, – рычал он. –Левый передний поджигает посевы, левый задний обрабатывает хибары стрекки, собоих правых выбивают скот. Амбары я спалю с первого захода. Чтобы горшкацелого не осталось, пусть поживут в пещерах!

– Оружейная заперта, – бесстрастно бросилМалисов. – Мы можем рассчитывать только на личное оружие.

Из кармана его рабочих брюк торчала рифленая рукоятка – каки у остальных.

– Ну, дверь мои роботы в два счета выломают…

Из-за стола поднялся Вундис, и наступила пронзительная, какультразвук, тишина. Слепо отбрасывая ногами стоявшие на пути стулья, он подошелк Чаку, остановился на расстоянии удара и сказал ему в лицо:

– Жечь посевы? И только? Может быть, заразить оспой одеяла,как встарь? А скальпы, с ними как, снимать или нет, объясни-ка! Ох ты, парнишкаиз Техаса…

– Я из Миннесоты… – пробормотал Чак.

– Генетическая память, а? – вряд ли Вундис расслышалего уточнение. – Парни из Техаса, в голубых мундирах и великолепныхстетсонах, с кольтами и винчестерами, вы стояли, подбоченясь, над трупами…Хорош только мертвый индеец, да? Только я живой индеец, и если ты неперестанешь, я забуду, что нынче двадцать второй век…

– Нет, ты погоди. Ты погоди. – Гурский обошел меня,словно неодушевленный предмет, ухватил Вэша за плечо и развернул лицом ксебе. – Ты не туда гнешь, Вэш. Скажи, как насчет меня? У нас с тобой,по-моему, нет счетов времен фронтьера? Ведь правда, нет? Тогда давайконкретизировать без оглядки на земное прошлое. Предположим, что мы – не мы, ажители соседнего селения, которые узнали, что трое подонков надругались наднашей девушкой. Как мы поступим?