— Вы, я так понимаю, были среди вторых? — голос Свона вытянул ее из мыслей на поверхность. Была ли она среди вторых?

— Нет, — голос дрогнул. Так некстати вспомнился белобрысый паренек Филл, умеющий внушить что угодно, даже толком не взглянув на человека. — Я просто была одной из тех, кто стоял рядом с первым императором.

Кэйт задумался и снова спросил. Кто бы сомневался. Казалось, у Свона вообще никогда не заканчиваются вопросы.

— Много вас было таких, долгожителей?

Подтянув к себе лист бумаги, Клэр молча принялась за письмо в Альков. По старому обычаю она указывала каждого участника, каждое имя и фамилию.

— Много, Кэйт… Было много.

За триста лет Альков значительно поредел: чей-то жизненный путь просто прекратился, а кому-то помогли его прекратить. Новые лица в Алькове не появлялись. Не было долгожителей. А с последним ушедшим упразднят и этот имперский орган, как ненужный пережиток прошлого.

— Но ведь сейчас преследования прекратились? — Кэйт все не унимался.

— Теперь другая ситуация. — Прошение ложилось на лист ровными строчками, давно не употребляемыми оборотами и словами. — Мораль современного человека сильно изменилась. Сейчас среднестатистический житель полиса в принципе не понимает, что такое убийство. Максимум, что он ощущает, — это срабатывание ошейника, и даже при этом нет понимания злого умысла. Чувства к человеку прекращаются, стоит ему умереть. А тело как оболочка представляет исключительно материальную ценность. Не более. Человек прошлого пришел бы в ужас от такого положения вещей.

— А житель нижнего города?

— Тем более житель нижнего города. Подземные жители наивнее детей, уж поверь мне, — уверенно ответила она. — Если наш злоумышленник где-то прячется, то только не там.

— Почему?

Клэр перестала писать и подняла на него взгляд.

— Потому что… — наконец ответила она. — Жители нижних городов не способны выйти на поверхность, Кэйт. Они попросту не смогут дышать.

— И все же? Ведь возможны исключения?

— В нашем мире возможно все, — тяжело вздохнула Клэр и вернулась к письму.

* * *

— Как прошёл твой первый день, все сделал? — поинтересовался Ирраиль, скользнув взглядом по Вито.

Парень сидел напротив него за столом. Голова высоко поднята, спина ровная, ни одного лишнего движения. На фоне одноглазого гиганта он казался слишком тонким и хрупким, почти прозрачным, словно младенец. Если отступить от всех условностей, состояние его жизненных систем действительно было именно младенческим. Впереди его ждут десятки вакцин, неучтенные при моделировании тела пищевые непереносимости и аллергии. Возможно, будут необходимы доработки по органам чувств и по гормональный системе. Но все это Ирраиль собирался сделать позже, а ещё лучше, в случае острой необходимости.

Голиаф, согнувшись в три погибели, разлил по тарелках похлебку. Умостившись на полу, огромный циклоп начал есть из казанка, ничуть не заботясь о приличиях и удобствах.

— Зарегистрировался, — тихо и размеренно ответил Вито, отрывая взгляд от циклопа и теперь неспешно изучая лицо своего отца, — получил идентификатор личности, заполнил много анкет и прошёл парочку устных собеседований.

Ирраиль мешал ложкой похлебку, слушая приятный голос парня. Информационные системы империи работали как часы. Если базы данных до сих пор синхронизируют с секретарями его величества, то данные Вито уже лежат на столе Фердинанда. Более того, скорее всего, на заказчика и исполнителя уже собирают информацию.

— Это все? — поинтересовался старик, принимаясь за поглощение безвкусного варева. Вито и сам приступил к еде, следуя его примеру.

— Я познакомился с девушкой. Она назвала себя Милки Вей, — задумчиво ответил Вито, вспоминая утро. — Был в подземном саду с розовым освещением, на плантациях, видел, как выращивают мясо…

— Эта девушка, Милки Вей, — старик внимательно взглянул на парня. — Она сама подошла, или знакомство было твоей инициативой?

Это не был праздный вопрос. Ирраиль хотел понять, насколько Вито инициативен или, наоборот, покладист.

— Сама, — Вито отложил ложку на стол. Аккуратно заправив за ухо тонкую прядь тёмных волос, внимательно взглянул на мастера. — Это был хороший опыт.

— Что ж, это радует, — удовлетворённо кивнул Ирраиль и вернулся к еде. — Ешь. Через час проведём диагностику, а вечером отправимся на поверхность.

— На поверхность? — переспросил Вито. Его голову тут же наполнили десятки липовых воспоминаний, казалось, он на миг даже объял целый спектр запахов и ощущений.

— В Леополис, — пояснил Ирраиль. — Нас ждёт интересная работа.

Вечер всегда наступает неумолимо. Ставит точку в произошедшем и пускает в этот мир сумерки. Закрывает замок в очередной книге, определяя ее на полку истории. Там за облачными палитрами небосвода запирается очередной день, проигравший в карты все, чем обладал. Туда уходят беды и надежды, свет, страх, свобода… бесконечная борьба за жизнь, беспрерывное творение смерти. Взамен бескрайняя ночь открывает перед измученным взором вселенские просторы, показывает, насколько мал человек в ее огромном, бездонном мире. Она, словно старая умелая шаманка, манит к себе в безмятежную черно-синюю глубину, наполненную миллиардами мерцающих звезд. Манит, чтобы наполнить разум дикими образами снов, чтобы одурманить, вдохнуть безмятежность или ужас, поиграть с чувствами, напомнить обо всем, что было, и обо всем, что может случиться… чтобы пробудить и окунуть лицом в реальность, и растоптать, словно букашку, превратить душу в кровавое пятно, ничем не отличающееся от обычного следа краски, мусора на мостовой… В ночном небе можно утонуть, словно в озере, затеряться мыслями и мечтами. Прохладный ветер будет баюкать, пение птиц и цикад — одурманивать, покуда четыре стены собственного дома не укроют от внешнего мира, как убежище от врага. И тогда не будет ни птиц, ни цикад, ни бесконечного звездного неба… тихая, уверенная жизнь без ненужной свободы…

Из дневника Марты Лэйн 115 год от Перелома

Деревья плотной рощей тянулись к небу. Мягкая трава приятно прогибалась под подошвами, а дикие звери проносились мимо, нисколько не боясь человека. Им были безразличны двуногие. Как и четверке генно-модифицированных было наплевать, сколько животных их окружает. Их стремительный путь вел назад, в Леополис, в царство человеческой инфраструктуры и законодательной власти. В мир ожидаемых происшествий, где человек бережёт природу и творит мир на земле, возрождает виды, кормит каждое живое существо и не воюет за свои права. По крайней мере, именно таким видел Кирк идеальный человеческий мир.

Но стоило столкнуться с иной формой мировоззрения, прочувствовать угрозу его существованию, как все вокруг наполнилось противоречием. Казалось, чужое отношение к жизни схватило его за горло и душит, не дает дышать и думать, раз за разом возвращая мыслями в события прошедших суток. Кирк не раз видел смерть. Он знал, что такое взорванный ошейник, и понимал, что такое не случается без причины. Этот предмет защищал всех и вся от опасности, которую нес в этот мир каждый генно-модифицированный. Но, Кирк никогда не думал, что может быть иначе. Что можно убивать просто так, за наличие ошейника или иного генома, за другие взглядов на жизнь. Кому-то, оказывается, нравится жить иначе. Нравится выслеживать, убивать, заводить врагов и сталкивать их друг с другом ради минутной забавы и прогнозируемой выгоды. Кому-то нравится притворяться и подстраиваться, пряча внутри волчий нрав. Кому-то приходится работать зверем, заталкивая поглубже заячью душу. Человеческая масса, доселе казавшаяся однородной инертной субстанцией, вдруг предстала клоакой, кишащей заразой. Природа, которую с таким упорством восстанавливали, оказалось, приютила врагов системы. Что это, как не насмешка самой Вселенной? Мысли крутились в этом сумбуре уже который час. Злость медленно закипала. Кирк упорно ее давил, пытаясь найти хоть какие-то аргументы для спокойствия. Увы, единственным адекватным оказался совершенно аморальный — ему захотелось увидеть, как неизвестного врага растащат на запчасти муравьи. Как говорили древние, зуб за зуб — или палец за палец. Генетические коды тех архаичных нелюдей явно смогли бы послужить прогрессивному обществу. Мысли и мир наполнились красным.