— А то, что ты не понял, что силой Огневика не взять.

— Это я как раз понял, дедусь Ничипор. Вот и жду от него наказания. Но слишком уж он жесток, этот Огневик.

— А силой, Ивасик, такие дела не делаются.

— Так что же мне делать?

— Прощения попросить.

— А он и слушать не станет. Сожжет меня — и все тут.

— А ты пытался?

— Нет. Но это и так ясно.

— Ничего тебе не ясно. Дело в том, что, как и с огнем, если с ним обращаться хорошо, как твоя покойная ныне бабушка, он помогать будет. И тепло в печке сохранять будет, и пище, что готовится на ней, пригореть не даст, и вкус ей придаст отменный. И много кое-чего еще поможет сделать.

— Так почему же он тогда мою бабушку убил?

— Да не убивал он твою бабушку. Сама она умерла, сердце у нее давно уже никуда не годилось. Ты сам придумал, что это Огневик сделал, вот и прогневил его еще раз. А он клеветы ох, как не любит! Да и кто ее, собственно, любит? А потом ты еще с этим Колей охотиться на него вздумал. В общем, Ивасик, виноват ты перед ним. Очень уж виноват.

— Что же теперь делать, дедушка Ничипор?

— Да я же сказал тебе. Прощения попросить.

— А как это сделать, растолкуйте мне, пожалуйста. Я такой непонятливый!

— Не скажи! А как напасть на Огневика все понял? То-то. Так вот, чтобы зря не рисковать и не терпеть ненужного страху, подойди к печке сейчас, пока она еще не топится. Огневик там все равно живет. Открой дверцу и скажи: так, мол, и так. Виноват перед тобой в том-то и том-то. А коли в чем еще — прости, не упомнил. Прости, скажи, Огневичок. Это я по молодости, по неразумности. Пообещай ему сухих дровишек всю зиму, свежей соломки, сенца. Скажи, что печку сам подбеливать будешь регулярно и трубу закрывать своевременно.

— А если он не простит?

— Обязательно простит, поверь мне старому.

— Спасибо, дедусь Ничипор. Дай Вам Бог здоровьица и долгих лет жизни!

— За здоровьице спасибо. А вот жизни, сколько Бог отмерил. Ну, давай, Ивасик, за доброе дело.

Ивась сделал все в точности так, как дед Ничипор сказал. Открыл печную дверцу, сел около нее на скамеечку и стал просить прощения:

— Здравствуй, Огневичок! Виноват я перед тобой. Прости меня глупого, что бабушкину смерть тебе в вину поставил. Прости также за то, что плевал в огонь и на горячую плиту. И за ту выходку с макитрой с водой тоже прости. И что ругал тебя плохими словами, прости. И может еще что сделал и забыл повиниться, еще раз прости. Я это все не от злого нрава творил, а по молодости своей, по глупости. Я больше никогда не буду делать ничего подобного! И дровишки для тебя всегда буду просушивать, и свежим сеном тебя угощать буду, и соломой. И печку, жилище твое, в чистоте и порядке содержать буду. И трубу закрывать своевременно буду. Только прости меня. Пожалуйста!

Тут в печке что-то то ли вздохнуло, то ли всхлипнуло. И тоненький голосок тихо-тихо так пропищал:

— Хорошо, Ивась. Растрогал ты меня. Давай помиримся. Я больше не держу на тебя зла. Не держи и ты на меня.

— Что ты, какое там зло. Спасибо, что простил меня!

Вскоре наступила осень. Потом зима. Как и раньше, Ивась любил по вечерам сидеть у горячей плиты и греться. А перед тем как лечь спать, он обычно подходил к угасающей печке и благодарил Огневика за тепло и приготовленную пищу. Уже лежа в своей постели, он отчетливо слышал, как Огневик потихоньку там ухал и едва слышно мурлыкал свою песенку.

Но больше всего Ивась был благодарен мудрому и доброму дедусю Ничипору.

Юлий Гарбузов

23 января 2000 года, воскресенье

Харьков, Украина

Птичка

Фантастический рассказ

Я увидел его, когда наклонил рукой густой кустик сныти. Оно лежало на черной земле, покрытое крупными каплями утренней росы. Белое, с едва уловимым розоватым оттенком яйцо, чуть меньше страусиного — того самого, которое я видел в коллекции своего шефа. Я так и стоял, наклонившись и придерживая жмут упругой сныти. А оно смотрело на меня, поблескивая радужными искрами в прозрачных каплях росы. В нем было что-то необыкновенное, что-то ласкающее душу самым невыразимым образом. Оно завораживало, не давая оторвать взгляда. Я протянул руку и погладил его. Поверхность показалась мне бархатистой и неописуемо приятной на ощупь. Капли росы размазались по скорлупе и тут же исчезли. Оно было теплым, чтобы не сказать горячим.

Какая птица могла снести его в этих краях? Самая крупная из наших птиц — это дрофа, но ее уже Бог знает сколько лет здесь не встречали. Однако для дрофиного оно было слишком велико. Я поднял его и стал рассматривать в лучах утреннего солнца. Чувствовалось, что под его прочной скорлупой билась жизнь, какая-то особая, неведомая жизнь, пробуждающая к себе чувство необыкновенной нежности, подобной той, которая возникла во мне, когда я впервые взял на руки моего новорожденного сына-первенца. Я положил его в лукошко, в которое намерился было собирать грибы, и накрыл листами сныти. Мое эмоциональное возбуждение было столь велико, что ни о какой грибной охоте уже не могло быть и речи.

Я повернул к дому и медленно побрел по узкой лесной тропинке, время от времени запуская руку в лукошко под травяной покров и нежно поглаживая столь необычную находку.

Такого прилива нежности я уже не испытывал более трех месяцев — с тех пор, как от меня ушла жена. Она уехала с командировочным, который в последнее время зачастил из Москвы в организацию, где она работала заведующей сектором. Высокий, стройный красавец-мужчина, полковник, доктор технических наук. Мне, конечно, не чета. Она сказала, что наши дети уже взрослые, и нас больше ничто не связывает, а этого человека она полюбила по-настоящему; меня же не любила никогда. Это было правдой. Я помог ей собрать вещи и пожелал им счастья. Когда за нею захлопнулась дверь, а спустя минуту я услышал звук мотора увозящей ее машины полковника, меня охватило неописуемое чувство обиды, горечи и душевной боли. Как же так? Вместе прожито более четверти века. Сколько радостей и горестей мы разделили с нею! И вдруг какой-то незнакомец вот так запросто взял и увел ее из моего дома. А до меня не было дела никому.