«всеведении» романиста», мысли о том, как выразить в романе эпоху и так далее, но я никогда не перечитывал своих записей. Они похожи на легкие пробежки, которые устраивают лошадям перед скачками. Сидящему во мне критику они дают понять, что я знаю о его существовании, надеюсь, что он постоянно совершенствует свою систему принципов, помогает мне, когда мне трудно, но я надеюсь, что в день скачек мой внутренний критик не станет путаться у меня под ногами.

Гертруда Стайн как-то сказала в шутку, что писать—это просто «рассказывать о том, что знаешь». Что ж, такой рассказ — серьезное упражнение как в технике, так и в честности, но вести рассказ должно как можно непринужденнее, непосредственнее, свободнее.

1956 г.

ЛОРЕНС ФЕРЛИНГЕТТИ

ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ ПОЭЗИИ В САН-ФРАНЦИСКО

Каких тут только нет поэтов, каких только нет поэтических стилей... Но я бы сказал, что поэзия, наделавшая здесь столько шума, абсолютно не похожа на «поэзию о поэзии», на поэзию техники, поэзию для поэтов и преподавателей, которая за последнее время наводнила журналы и антологии в нашей стране и которая, конечно же, есть и в Сан-Франциско. Эту самую поэзию можно было бы назвать «поэзией улиц». Она настолько всесильна, что выталкивает поэта из его потаенного эстетического святилища, где вот уже столько времени он созерцает свой неповторимый пуп. Новое искусство обрело такую мощь, что смогло возвратить поэзию улице, где она когда-то родилась, вырвав ее из аудиторий и практически сорвав с печатных листов. Печатное слово отняло у поэзии голос. А поэзия, о которой я говорю,— звучит, ее воспринимаешь как несущееся из уст послание. Она хороша, когда звучит в полную силу. Кое-что из таких стихов читается в сопровождении джаза, многое просто декламируется. Что это, поэтизация «отбросов»? Новая волна рок-н-ролла? Неважно, кто пишет стихи, важно то, что эта поэзия использует глаза и слух так, как их уже столько лет не использовали. «Поэзия о поэзии», подобно большинству полотен «беспредметной» живописи, породила атрофию чувств у художника. Он буквально отринул от себя свои ощущения. (Недавно я прогуливался по Чайнатауну с одним известным поэтом-академистом, и вот выяснилось, что он и в глаза не видал этих задыхающихся на прилавках бесчисленных рыбьих полчищ, понятия не имеет о том, что слышится в их предсмертном дыхании.)

В заключение скажу, что в более широком смысле это новое явление отражает неизбежность наших дней: поэзия вновь становится социальным видом искусства. Но это происходит иначе, чем в тридцатые годы.

1958 г.

ДЖЕЙМС БОЛДУИН

МАССОВАЯ КУЛЬТУРА И ХУДОЖНИК (Некоторые личные наблюдения)

Кто-то однажды сказал мне, что люди, как правило, не выдерживают слишком интенсивного контакта с реальностью. Имелось в виду, что фантазии люди отдают предпочтение перед доподлинным воспроизведением их собственного жизненного опыта. Например, в то время как Де Сика и Росселини вносили в итальянское кино дух живой жизни, итальянцы самым откровенным образом выказывали предпочтение картинам с Ритой Хэйуорт, мир, окружавший ее на экране, напоминал сказку, а тот мир, о котором рассказывал Де Сика, им был и без того слишком хорошо знаком. Можно вместе с тем предположить, что американцев, выстаивавших очереди, чтобы посмотреть «Шуша» и «Рим—открытый город», тоже привлекал в этих фильмах художественный мир, который они находили экзотическим и который не грозил стать для- них миром реальным. В нашей стране очень часто за похвалами, которые воздают серьезным произведениям, скрывается всего лишь неспособность отнестись по-настоящему серьезно к чему бы то ни было на свете.

Не приходится спорить с тем, что слишком интенсивного контакта с реальностью, если под этим иметь в виду способность воспринимать напряженные интеллектуальные или художественные искания, люди действительно не выдерживают. Я никогда не мог понять, почему от них вообще этого ожидают. В мире, каким я его вижу, существует разделение труда, и у людей контакт с реальностью достаточно интенсивен — надо ведь как-то прожить жизнь, вырастить детей, снов& и снова решать для себя все эти вечные проблемы: рождения, налоги, смёрть. Конечно, было бы хорошо, если бы, решая их, люди проявляли больше мудрости, благоразумия, доброжелательности друг к другу; но, во всяком случае, эти проблемы стоят перед ними всегда и точно так же всегда стоят они перед писателем. Ему, собственно, больше не о чем и писать. И само стремление писать о них свидетельствует об исключительном мужестве, так что люди, одержимые подобным стремлением, уже в силу одного этого оказываются несколько отделенными от остальных. Совсем не редкость, что другие начинают таких людей преследовать и даже забивать насмерть. Затем они воздвигают им памятники, но из этого никак не следует, что новому поколению художников придется легче.

Я. не убежден в том, что культурный уровень масс неуклонно возрастает; как показывает опыт, в условиях, когда массам доступен высокий, по нашим понятиям, уровень культуры, могут происходить, вещи самые непредсказуемые — вспомним о Германии перед второй мировой войной или о сегодняшней Швеции. И дело, мне кажется, заключается в том, что искусство, например, Шёнберга и Пикассо (или Уильяма Фолкнера и Альбера Камю) по самой своей сущности никак не согласуется с мыслью о физическом покое и вообще о каком бы то ни было покое. А ведь стремление людей, поднявшихся до высокого уровня культуры— иначе говоря, поднявшихся до уровня средних классов,— есть именно стремление к покою и тела и духа. Произведения искусства, которые таких людей окружают, оказываются просто неспособными выполнить свою изначальную функцию разрушения умиротворенности — а это и сегодня единственный способ побуждать духовную жизнь к движению вперед; произведения искусства становятся свидетельством того, что достигнута определенная ступень экономической устойчивости и определенная ступень умственного развития, пусть и куцего. Между тем искусство и воодушевляющие его идеи порождаются страстью и мукой бытия, и невозможно вдохнуть в искусство эту страсть, если твоя цель—укрыться от этой муки.

Наивно было бы ожидать, что огромное большинство людей устремится к интеллектуальным и духовным поискам, для которых достаточно оснащены только немногие и которые по силам еще более немногим;