class="p">«Уже нельзя было опрометчиво прибегать к избитым приемам, что могли бы превратить новый сюжет в затасканный газетный хлам—и тогда не видать ему приличного куша как своих ушей! Хороший репортер излагает факты, и только факты. Отступишь от этой древней заповеди, тотчас превратишься в дерьмо, в обычного продажного писаку, каких Ассошиэйтед Пресс закупает пачками по дешевке».

Дело тут не в том, что думает и ощущает Парсонс, а в том, как он думает й как он это ощущает. Трудно себе представить, чтобы он сам про себя эдак цинично рассуждал. Думаю, что здесь автор в своем стремлении к справедливости, заставил персонаж шаржировать самого себя. И сталкиваясь с этим, читатель чувствует фальшь, а значит, в дальнейшем перестает безусловно верить автору книги.

Предыдущий роман критиковали за то, что его герой, Хэм Тернер, организатор коммунистической ячейки, выписан неправдоподобно, эдаким простаком, неспособным руководить массами. Я, конечно, не специалист в вопросах профессиональных достоинств организатора масс, однако не думаю, что неумелость непременно означает «неправдоподобие». Мне интересно знать, что думает сам автор о своем герое и что он ждет в этом смысле от читателя. Я знаю, что автор симпатизирует герою, и я уверен, что писатель отдает себе отчет в том, что Тернер — простой, способный ошибаться человек, оказавшийся в очень серьезной, тяжелой ситуации, которая неподвластна никому — не только Тернеру. Но может быть, автор считает, что Тернер недалекий человек? А между тем, представители левых относятся к Тернеру с большим уважением. Однако Тернер, кстати, сам видит в себе массу недостатков. Ему свойственно шаблонное мышление... то же можно сказать и о других деятелях левого крыла. Однако еще рано выводить окончательно суждение об образе: особенности метода це позволяют самому автору выражать свое собственное суждение, да и образ героя еще не полностью проявился, поскольку нет еще заключительной части трилогии. Поживем— увидим!

Думается, что вся эта проблема в связи с Тернером возникла в результате стремления Лоренса избежать упрощенного раскрытия образов... Лоренс хочет, чтобы его персонажи отражали все многообразие жизни. И когда это ему удается, получается (по крайней мере }ине так кажется) такой персонаж, как Бернс Боллинг, шериф — образ немудреный, но неоднозначный и достоверный. Если же не удается, тогда из второстепенного персонажа вытягивается еле осязаемая противоречивость, из которой и конфликта-то не разовьешь—и вот, как я уже говорил, готова «мини-кульминация». Это мешает основной линии повествования. Все-таки роман не аналог жизни, и потому второстепенные персонажи не обязательно переосложнять. Ведь переизбыток их заставляет читателя подумать, что городок Реата—просто скопище неврастеников.

Мне кажется все эти недостатки, если их так можно назвать, становятся наиболее очевидными к середине романа, когда Лоренс, если я правильно его понял, пытается драматизировать сумятицу, последовавшую за стрельбой и арестами. Последняя же часть книги значительно собраннее, действие развивается быстрее, больше «непосредственных описаний». Кульминация романа—поистине смела, впечатляюща и замечательно иронична. Хозяева решили немедленно, по возможности без шума, похоронить убитого шахтера, чтобы предотвратить демонстрацию. Однако какая-то блаженная, полубезумная старуха, узнав об их замысле, решает прочесть на похоронах проповедь. Так слух доносится до рабочих, и они направляются к кладбищу, откуда разносятся апокалиптические вопли старухи,—и таким образом демонстрация, задуманная Тернером, все-таки происходит.

Думаю, на многих читателей эта сцена—пусть неровная, замедляющаяся размышлениями разных персонажей, каждый из которых по-своему истолковывает происходящее,—произведет впечатление шока, изумления, точно так же, как это происходит в аналогичных случаях в жизни. И читатели вправе назвать этот эпизод самым сильным эпизодом двух частей трилогии.

Трилогия Лоренса—произведение крупномасштабное, пожалуй, это самое крупное произведение левой литературы. Окончательный вывод о нем можно сделать только тогда, когда будет опубликован третий том.

1956 г.

ТОРНТОН УАЙЛДЕР

ИЗ ИНТЕРВЬЮ

Вопрос: Хотя служба в армии стала у современных американских писателей почетной традицией, объясните, пожалуйста, почему в. 1942 году вы пошли добровольцем, будучи ветераном первой мировой войны? Считаете ли вы, что опытный и зрелый художник поступает правильно, оставляя из патриотических соображений дело, к которому более всего способен?

* Ответ: По-моему., в таких делах каждый может говорить только за себя. Мне очень не хотелось идти в армию. Я был уже пожилым человеком, пригодным лишь для штабной работы, но все же пошел туда по убеждению. Считаю, что армейская служба в обоих случаях дала мне много полезного.

Одна из опасностей, грозящих американскому художнику, состоит в том, что он знает главным образом людей, так или иначе связанных с искусством. В этом кругу он живет, ест, ссорится, женится. Я давно заметил, что образы людей, далеких от искусства, в американской литературе создаются по шаблону. Писатель изображает человека с улицы по детским впечатлениям или заимствует его из других книг. Поэтому одно из преимуществ военной службы—одно из нескольких—заключается в ежедневном общении с людьми, далекими от искусства. Молодой американский писатель должен сознательно стремиться к этому — ему нужны и такие знакомые, что прочли только «Остров сокровищ» и успели забыть о нем. С 1800 года многие герои литературных произведений были, подобно их создателям, художниками или людьми, причастными к миру искусства. Можете вы назвать в более ранней литературе хотя бы трех героев, склонных к художественной деятельности?

В.: Походил ли молодой Торнтон Уайлдер на Джорджа Браша и чем?

О.: Многим. Мой отец был ортодоксальным кальвинистом, в детстве я несколько лет провел в Китае среди миссионеров и поступил в тот самый колледж в Оберлине, о котором идет речь в романе. Преподавание и жизнь студентов тогда были проникнуты тем религиозным рвением, которое теперь мы назвали бы узколобым протестантизмом. Книга («К небу наш путь») является, так сказать, попыткой примириться с подобными духовными влияниями.

А чувство комического дано нам для того, чтобы мы были способны анализировать, оценивать и очищать в себе то, что нас раздражает, или то, что мы переросли, или чему стараемся придать новый облик. Это