Редактор. Мне—да, но не читателю.

Корректор. А вот еще насчет употребления причастий—вы только взгляните на страницу...

Такие вот дела, Пэт. Приходишь к ним, думая, что у тебя в руках кимвал славы, а оказывается, что вместо него ведро с помоями. А после этой встречи у меня возник еще один образ — образ Читателя.

Он настолько глуп, что не в состоянии уразуметь ни единой мысли.

Он настолько умен, что не прощает автору ни малейшей ошибки.

Он не покупает тонких книг.

Он не покупает толстых книг.

Отчасти он кретин, отчасти гений и отчасти людоед.

Есть сомнения относительно того, умеет ли он читать.

Ей-богу, Пэт в этом Читателе нет ничего необычного; он совсем как я, и он найдет в книге то, что уже сидит в нем самом. Человеку недалекому она покажется скучной, а смышленый увидит в ней то, о чем я и не подозревал. И поскольку мы с ним похожи друг на друга, я хотел бы, чтобы эта книга стала бы его другом, заслужила бы с его стороны интерес и признание.

Сервантес заканчивает свой пролог отличными словами. Я хотел бы сослаться на них и поставить точку.

Он обращается к своему читателю: «Молю бога, чтобы он и тебе послал здоровья и меня не оставил».

1952 г. Ныо~Йорк

Джон Стейнбек

ТЕОДОР РЁТКЕ

ПОЭТ-ПРЕПОДАВАТЕЛЬ

Никогда не изменю своему убеждению: работа есть работа— пусть даже результат ничтожен, все равно затраченные усилия не проходят даром. Лирические стихи, в особенности короткие, представляют собой грандиозное педагогическое средство воздействия. Здесь буквально все компоненты слагаются в единый всеобъемлющий процесс. Одно то’, что поэзию слушают, уже раздвигает пределы обыденной системы образования. А создание стихов, даже одного стихотворения, пусть необработанного и незрелого, но несущего какую-то печать, какое-то свойство характера его создателя, есть работа и, я утверждаю, большое достижение человека.

Пусть педагог не в силах сотворить поэта, но можно многому научить в области стихотворного мастерства. Приходят несколько человек и вместе создают интеллектуальную и эмоциональную атмосферу, необходимую для творчества. Они учатся друг у друга—это и есть идеальное условие того, что назвали как-то «прогрессивным образованием». Люди учатся в процессе работы. Здесь вновь, проявляется утраченное со времен детства стремление к творчеству. Студенты (да и преподаватели) узнают весьма много сами о себе и своем языке. Поэзию создают люди.

Не стоит ожидать при этом грандиозных результатов. Многих ли современников можно назвать истинными поэтами? Одни студенты приходят на эти занятия, чтобы отточить прозаическое мастерство—и в этом нет ничего удивительного. Другие—чтобы глубже; постичь сущность стиха. Бесспорно и то, что кое-кто из студентов пишет стихи просто по молодости лет. Молодежь еще и сама, возможно, не знает, чего хочет, а работа над стихом представляется им выходом из душевной сумятицы—но все же это гораздо больше, чем просто психологическое развитие. Стихотворение надо слушать, к нему надо относиться уважительно. Я не разделяю презрения многих профессионалов по отношению к труженикам-любителям.

Работа над стихотворением—словно бы отступление от обычного хода университетской жизни, ведь почти вся современная наука стремится к анализу, расчленению, в ^ то время как метафора есть синтез, сочленение, создание новой действительности! как бы ни была она несовершенна, необработанна, примитивна и наивна. Она так или иначе имеет свой собственный масштаб, свою собственную сущность—а разве часто можно сказать то же самое о современной мысли?

Занятия поэтическим мастерством почти на всем своем протяжении представляют собой коллективный, скооперированный акт. Однако свести в единое целое различных людей, среди которых попадаются и неуравновешенные, и туповатые, и невежественные,—такая задача, к которой педагогу сначала надо подготовиться, а затем без особого нажима ее осуществлять. Если старший наставник, кому вскружило голову навязчивое тщеславие, действует принуждением, ученик, перед ним будет чувствовать себя скованным. Обсуждения должны проходить свободно и непринужденно, иначе метод не оправдает себя. Нередко также в первое время наставнику следует привести в действие всю свою энергию, весь свой такт и преподавательский талант, чтобы достичь подлинного контакта и взаимного уважения.

Порой лучше всего начинать с того, что есть под рукой: у кого старые, у кого только что написанные стихи. Представляя их на суд, автор должен обеспечить каждого экземпляром своей работы, чтобы можно было следить за текстом. Сначала читает он, потом, кто-нибудь из слушателей. Нередко, если работа неуверенная и слабая, лучше всего сразу предложить высказать определенное мнение.

Некоторым студентам трудно воплотить в словах то, что они чувствуют, но бывает их робкие поиски приводят к оригинальной образности. С терминологией они чуть-чуть не в ладах. Наша задача—ухватить то, что стоит сохранить в работе начинающего— единственную истинно поэтическую фразу, единственную динамичную строчку,—и встроить это в законченный фрагмент со своей формой и своим развитием. Студенты берутся за работу со всем рвением, со всей искренностью, нередко .им помогает их по-настоящему свежее, непосредственное восприятие. И вновь начинается великий урок по сокращению, и возможности тут самые разные. Война против штампов бесконечна, однако поэзия не создается из одного лишь усилия избежать штампов. Надо меньше рассуждать о стихотворных размерах, но постоянно читать стихи вслух, чтобы ощущать размер, чтобы получить представление о том, как течет речь. Вот и получается—учимся слушая, улавливая ухом неосознанное, неясное. То и дело отторгаются одни перекрещивающиеся ассоциации, однако порой подхватываются и перерабатываются другие: струится поток примеров, нередко они почерпнуты из неизвестных или полузабытых источников. Отчего так происходит? Надо либо сознательно подражать, либо изучать одно, а делать по-иному. Я во