Водитель покосился на него диковато, но не стал поддерживать беседу, довез до корпуса, взял деньги и уехал. Тит немного удивился закрытым дверям, ему очень хотелось прошмыгнуть незаметно, но делать нечего. Звонил-звонил, пока не дозвонился. Вышел один из докторов, посмотрел с интересом и на вопрос Тита, прошел ли обход, ответил, что прошел, причем давно.

Тогда Тит решил отсидеться в подвале, где к тому времени расчистили помещение под ординаторскую. Дабы не попадаться на глаза Елисею Борисовичу. Сидел, сидел, пока не пришел доктор, который открывал ему дверь, и не сказал:

— Ты как хочешь, Тит Петрович, а я, пожалуй, посплю.

Взял и выключил свет.

Только тогда бедняга Тит сообразил, что приехал на работу не утром, а вечером того же дня.

Я проспал в понедельник на целых полчаса. Обычно дома мы все вставали одновременно, но тут Рома потянул на тренировке связки, и Лена взяла отгул. Поэтому меня никто не разбудил. Я наскоро умылся, не стал завтракать, выпил чай и побежал. Еще и автобуса пришлось ждать, как назло, — в общем, когда я выскочил из метро «Октябрьская», до начала конференции оставалось пять минут. Не успею, даже если сейчас впрыгну в троллейбус. Эх, неудобно опаздывать!

Но когда я завернул к корпусу, то сразу и думать забыл про неловкость ситуации, свое опоздание и отсутствие на утренней конференции. Потому что на крыльце стоял полковник Серегин и был он, в отличие от прошлых своих появлений, не сосредоточенным и напряженным, а расслабленным и очень довольным. Можно сказать, просто сиял от счастья.

— Доброе утро, доктор! Ну что, забираем мы своего подопечного! Я уже вашего Маленкова предупредил. Сейчас бумаги все оформим и в среду отправим в более привычное для него место. Да и вам спокойнее, не будем больше надоедать со своими часовыми, и вообще. Как говорится, баба с возу, кобыле легче!

И все мое хорошее настроение, вся эта липовая гармония с окружающей действительностью, все те глупые и наивные слова, с помощью которых я себя уговаривал, вдруг взяли и улетучились.

* * *

Автобусы почти одновременно открыли двери, и сразу же дикие вопли, вырвавшиеся из полутора сотен пионерских глоток, огласили пространство Аллеи Жизни. Толпа встречающих родителей разразилась ответными криками, более умеренными, но не менее искренними. И уже буквально через секунду обе группы рванулись навстречу друг другу. Вожатые поначалу пытались регламентировать это действо с целью устройства торжественного акта передачи, да где уж там. Пионеры выпрыгивали из автобусов, многих сразу находили и выхватывали, кто-то растерянно крутил головой, высматривая своих, а потом, заметив, с радостным визгом кидался навстречу. Кого-то встречала только мама, кого-то мама с папой, а кого-то и бабушки с дедушками в компании с братьями, сестрами и даже одноклассниками. Родители терзали пионеров, обалдевших от такого натиска, объятьями и поцелуями, смотрели на подросших и загоревших чад с явным удовольствием, а те, похоже, смущались, отвыкли за смену.

Пространство у избушки профкома бурлило, больные из стоящего напротив здания Центра хирургии, высовываясь из окон, с любопытством смотрели. Чьи-то родители сразу хватали наследника и его чемодан, устремляясь на Большую Пироговку, к остановке транспорта, а большинство пионеров уходить не желали, все никак не могли расстаться, периодически подскакивая к своим друзьям, в который раз уточняя время и место встречи уже после начала учебного года. Вожатых, тех тоже, как ни странно, встречали папы с мамами, правда не всех. А что тут удивительного, ведь большинству из них еще не исполнилось и двадцати.

Мы с Вовкой Антошиным стояли рядом с нашим пионервожатым Костиком Ворониным и чему-то там смеялись. Из нас троих встречали одного Костю, его мама стояла немного поодаль, к слову сказать, он жил совсем рядом, пешком пять минут. Костя только и успевал прощаться с пионерами, выслушивал слова благодарности от их родителей, махал им вслед, но в его взгляде чувствовалось явное облегчение. До свидания, дети, до свидания! Неужто я вас сбагрил, собаки страшные!

Толпа уменьшилась примерно вполовину, в какой-то момент в ней образовалась основательная брешь, через которую я вдруг увидел странную группу из нескольких пионеров в белых рубашках, галстуках, с одинаковыми чемоданами, бредущих вслед за высоким пожилым мужчиной. Они удалялись в сторону Абрикосовского переулка, и было в них нечто такое, какая-то обреченность, сразу отличавшая их от всей этой радостной и возбужденной оравы.

— Вовка, посмотри за чемоданом!

Я рванулся, налетел на какую-то толстую маму с худеньким лопоухим октябренком, едва не сбив их с ног, наскоро извинился и снова побежал со всех ног.

— Леня, стой, погоди!

Он шел последним в веренице детдомовцев, вздрогнул, остановился, недоверчиво обернулся.

— Леня! Ты вот что, звони мне. У меня телефон легкий. Сто семьдесят, двадцать пять, двадцать пять. Запомнил? Повтори!

— Клевый телефон у тебя, Мотор! Тут любой дурак запомнит. Рупь семьдесят, четвертак, четвертак.

— На, держи, у меня осталось, а то где ты сейчас возьмешь!

И незаметно всучил Лёне две пачки «Примы», их воспитатель нас не видел.

— Давай, Лень! Все. Звони.

И припустил обратно. Через полсотни шагов обернулся. Леня стоял на месте и смотрел в мою сторону. И тогда я что есть мочи заорал:

— А ты знаешь, что в следующем году в «Дружбе» бассейн будет? Приезжай!

Тут воспитатель, повернув голову на ходу, что-то ему сказал, слышно не было, он мне махнул, подхватил чемодан и побежал за остальными.

Я даже не стал переобуваться, схватил халат из шкафчика и, натягивая его на ходу, взбежал вверх по лестнице.

— Что тебе полковник сказал?

Леня лежал немного бледный, я подумал, уж не закровил ли он. Да нет, причина была точно в другом.

— Какой полковник? А, мусор этот? Да ничего, пришел, попонтовался малость да отвалил.

— А мне кажется, это ты сейчас понтуешься. Вернее сказать, ведешь себя как дурак. Неужели не понимаешь, что, пока ты здесь, еще что-то можно сделать. Я не знаю, что там у тебя за дела, что за тайны, в чем ты виноват, но, похоже, церемониться с тобой не собираются. Я слышал, они это обсуждали еще тогда, в первый день.

Леня смотрел на меня и молчал, будто что-то прикидывал, выпростал из-под одеяла руку, почесал бороду. И за полсекунды до того, как он начал говорить, я успел подумать: а чем, интересно, ему помочь, не считая болтовни?

— Когда утром пушки лупить стали, у всех очко сыграло. Я на улице стоял, мы костер запалили, решили хавку себе сготовить. Сначала из автоматов пальба со всех сторон пошла. Потом нарисовался этот бронетранспортер, подъехал и как засадит поверх голов! Все ховаться, кто куда. А самые умные, те, у которых свастика на рукаве, они загодя сдернули, говорили, что вроде как по подвалам еще ночью ушли. Тут и другие стали кипиш поднимать, мы, мол, на такое не подписывались, ну и повалили оттуда. А шмаляют уже вовсю, при мне одного там и положили. Нет, думаю, так сваливать себе дороже, надо зарыться и переждать.