Однажды я вообще отдежурил семьдесят два часа без перерыва. Наша старшая медсестра Томка Царькова коварно предложила мне выйти на лишние сутки второго сентября, а за это посулила оплатить тот коротенький отпуск за свой счет, который я выклянчил во время очередного поступления в институт. Я согласился. Томка сказала: но только дай слово, аферист, что выйдешь второго и не передумаешь. Сдуру дал. Потом увидел свой график на сентябрь. Там стояли сутки первого и третьего. Когда на четвертый день я выполз из больницы, у меня такая каша в голове творилась, не приведи господи!

Суточные дежурства неравноценные. Например, в Первой Градской я терпеть не могу те, которые с понедельника на вторник, но очень люблю с пятницы на субботу. А в Семерке самым легким считалось с субботы на воскресенье, а самым тяжелым — со среды на четверг. Но конечно, самое главное не когда, а с кем дежурить. Здесь тоже свои нюансы. С кем хорошо работать в будни, с тем не всегда удачно в праздник. При составлении графика это далеко не всегда учитывается, как и личная совместимость персонала. Кроме того, могут запросто взять и залепить сутки, не считаясь ни с какими важными событиями, да хоть на твой день рождения.

Поэтому во всех больницах постоянно меняются дежурствами. Периодически обмены запрещают, правда без особого успеха. Когда поменяться не удается, дежурства продают. Часто за чуть большие деньги, чем оно стоит. Когда за дежурства почти перестали платить и покупка-продажа перестала носить экономический смысл, начали договариваться по-другому. Отдежурь за меня авансом, а я за тебя — когда скажешь. Ну, как у нас с Димой Мышкиным. Я выйду за него во вторник, а когда он за меня — мы еще не придумали.

В субботу с утра пораньше позвонила Маринка. Отчиталась перед уходом, что с моим послеоперационным больным все в порядке. Ест, пьет, курить требует, обнаглел. В воскресенье дежурная смена была еще более лаконична: стабилен. Справляться о больном, которого ты оперировал, — нормальная практика, так что это не должно ни у кого вызвать ненужных подозрений. Хотя я уже решил для себя, что ограничусь сугубо врачебной помощью и не надо мне никуда больше лезть. Прав был Петрович, да и Донатыч тоже предостерегал.

Потом, наверняка ничего уж такого с Леней не сделают. Судя по всему, от него собираются показания получить по поводу этих событий. Ну, как там лидеры, которых арестовали, себя вели, чем занимались. Может, хотят узнать, строчил Руцкой из автомата или нет. Вот выяснят и угомонятся. Не исключено, Леню тогда и вовсе отпустят, тем более что он и сам пострадал. Все, хватит переживать по этому поводу. Хочется повторить вслед за Игорьком Херсонским: «Мы сделали все, что могли, теперь все зависит от вас!»

За выходные я окончательно успокоился, настроение было прекрасным. Настолько, что в понедельник проспал.

Врачи и медсестры редко позволяют себе проспать. В больницах и клиниках даже пятиминутное опоздание считается фактом вопиющим и, можно сказать, позорным. Наоборот, все стараются прийти немного раньше. Сестры принимают смену, перекуривают, сплетничают. Врачи просматривают свежие анализы, снимки, совершают короткий обход палат. Сюда примешиваются и традиции каждого лечебного заведения, а также личные привычки. Тамара Царькова, старшая сестра из Семерки, вообще являлась на работу без четверти шесть, и всем ее хотелось придушить.

Опоздание врача сразу же становится заметным на утренней конференции. Если подобные факты становятся систематическими, это приводит к потере репутации со всеми вытекающими.

Конечно, во многих других специальностях нет таких строгостей. Особенно у гуманитариев. Когда я работал в «Столичном соглядатае», уж пришлось насмотреться. Рабочий день официально там начинался в девять утра. Первым приходил на работу секретарь. Что-то около десяти. Затем, ближе к одиннадцати, — корректор и компьютерщик-метранпаж. К полудню подтягивалась парочка редакторов. Основные силы прибывали к обеду. Некоторые еще позже. Последней, ближе к четырем, являлась Аня, наш художник.

Меня, привыкшему начинать рабочий день в восемь с копейками, эта ситуация невероятно изумляла и возмущала. Особенно поражали разговоры. Например, как наш ответственный секретарь Александра Владимировна уговаривала художника Аню: — Анечка, я вас очень прошу, у нас сдача номера горит, приходите завтра как можно раньше, часиков в одиннадцать! Хорошо, в двенадцать! Ань, ладно, давайте к часу! Так и быть, в два, но ни минутой позже! В крайнем случае — в половине третьего! Пообещайте! Аня, голубушка, поймите, если вы придете после трех, мы погибли. Я надеюсь, очень надеюсь на вас, Анечка.

На следующий день Анечка являлась около пяти, смущенно разводя руками. Проспала.

Да и вообще, там можно было запросто задвинуть на работу и выходить пару раз в неделю. В медицине такую ситуацию просто нельзя вообразить. В том же Первом Меде, чтобы вылететь на младших курсах, достаточно всего неделю пропустить, пусть даже и по болезни. Просто не нагонишь. Я вот слышал, что в ГИТИСе можно не показываться чуть ли не семестр, а охающим сердобольным теткам в деканате рассказывать про полугодовой запой.

Короче говоря, врачу опаздывать, а тем более просыпать стыдно. У нас был ординатор из Якутии по имени Тит. Тит был подтянутым, серьезным парнем, ходил в идеально отглаженном белоснежном халате и при галстуке. Несмотря на подколки некоторых раздолбаев, типа Игорька Херсонского: «Тит, иди молотить!», его все неизменно уважали, даже буфетчица в столовой Академии наук, куда мы иногда ходили обедать. При его появлении она вскакивала со стула и говорила с почтением: «Доброго вам здоровьечка, Тит Петрович! А вот я вам сейчас водочки налью, самой лучшей!»

Тит с достоинством подходил к стойке, опрокидывал рюмку «Финляндии», перебрасывался с буфетчицей парой слов и давал денежку без сдачи.

Его все, причем без исключения, звали только по имени-отчеству. Что-то было забавное в том, что совсем еще молодого парня, больше похожего на вышколенного японского клерка, чем на врача, даже старшие коллеги называют с преувеличенным уважением. Да и само имя-отчество тоже представлялось забавным. Тит смущался и даже как-то раз попросил:

— Мужики, да что вы ко мне с таким уж пиететом: «Тит Петрович да Тит Петрович!» Зовите меня просто — Тит.

Нашел кому говорить. Там же Баранников присутствовал, наш главный острослов. Его и стали с подачи Сергея Донатовича называть Простатит.

Так вот, однажды Тит проспал. Всему виной был мини-банкет, который сам же Тит и организовал. Ему доверили провести нефроктомию, и он, как и положено, проставился. Посидел, выпил, сел на такси, доехал до съемной квартиры и рухнул в кровать. Проснулся, посмотрел на часы — мама дорогая! Девять, без пяти! Уже конференция вовсю идет! Да какой там идет, уже заканчивается. Скоро и обход начнется, а ему ведь нужно сегодня предоперационный эпикриз самому Елисею Борисовичу докладывать.

Тит мигом оделся, даже не стал умываться, выбежал на улицу, поймал такси и назвал адрес больницы. Машин было немного, за четверть часа доехали. По дороге Тит сказал водителю:

— Однако сегодня с утра темнее, чем вчера с утра!