Кто-то что-то кричит, сотрясая стенки кабины, но я не могу разобрать слова. Я не в состоянии их осмыслить.

Ичжи тоже не отрывает глаза от цифры. И не шевелится.

Земля сотрясается, слышен грохот, что-то массивное падает впереди. Это выдергивает меня из транса.

– Белый Тигр, сделайте для нас смотровую решетку! – ору я, царапая стенку кабины. От моего голоса остались одни ошметки.

Наверное, это упала другая хризалида, или хундун, или у меня что-то не так с ушами. Потому что это не может быть…

Передо мной открывается несколько огромных щелей, словно процарапанных когтями. В щели просачиваются тонкие струйки дыма. Я закашливаюсь.

И тут ток воздуха в моих легких останавливается окончательно.

Красная Птица оседает в поднимающемся облаке пыли и дыма, через которое не пробивается свет. Черепаха вползает в облако и сдавливает одной рукой шею Птицы, а другую обрушивает на ее голову. Замороженный дух-металл разбивается, будто стекло, под ее кулаком.

Тигр останавливается и испускает придушенный вопль.

– Белый Тигр, ни к чему понапрасну расходовать силы! – пробивается сквозь царящий у меня в голове треск статики голос Главного стратега Чжугэ. – Сосредоточьтесь на битве!

«Понапрасну, – эхом отзывается в моем мозгу. – Понапрасну. Понапрасну. Понапрасну».

На нашем первом уроке Сыма И сказал, что люди – самые насыщенные энергией ци существа на планете. Вот почему мы можем управлять хризалидами, которые намного крупнее нас.

Только сейчас я понимаю, что он имел в виду. Мое тело слишком мало, чтобы вместить все раздирающие меня эмоции. Почему моя ярость не в состоянии разорвать небо и спалить землю? Я хватаюсь за края щелей, через которые выглядываю наружу, меня бьет неконтролируемая дрожь, слабый белый свет разливается по моим доспехам, но я не могу сделать даже небольшое углубление в дух-металле.

«Почему ты попросту не дашь им убить тебя? – прилетают из прошлого мои же собственные слова и бьют меня, и грызут меня живьем. – Ради чего ты вообще живешь?»

Из моего горла вырывается стон, слишком слабый, чтобы выразить бушующую во мне бурю. Мои ребра проваливаются внутрь, плечи сутулятся, как будто я голодала долгие недели, месяцы, годы… Острая, иззубренная боль раскалывает грудную клетку, усиливаясь при каждой моей попытке ухватить воздуха. Я не могу дышать. Не могу остановить дрожь. Жар и холод мечутся во мне, как во взбаламученном воздухе снаружи, перепутанные и несовместимые. В глотке набухает кислота и обжигает язык.

Зачем я сказала ему эти ужасные слова?!

Почему я первая не катапультировала его из кабины?

– Цзэтянь… – роняет Ичжи, касаясь моей руки. Его голос звучит словно из очень далекого далека. Лицо бледно как смерть. Нижняя губа безостановочно дрожит.

– Это из-за меня. – Я провожу трясущимися пальцами по своему лицу. – Я сыграла на его чувстве вины, и он…

Стоп!

Шиминь не хотел бы, чтобы я обвиняла себя.

Никогда, ни за что он не хотел бы, чтобы я думала так.

Белый Тигр торопится обратно, на главное поле боя. Его исступленные ругательства доходят до меня с опозданием в несколько секунд, уже превратившись в отдаленные воспоминания.

Мои мысли несутся в стремительном круговороте. Одно мгновение я серьезно взвешиваю, не вырвать ли Цьело из ее кресла и не выпить ли ци Ян Цзяня досуха, сражаясь за Птицу. Но у Белого Тигра недостаточно мощности, чтобы драться одновременно против Императора-Вода и Черной Черепахи. Никто и ничто в этой армии на такое не способен. Значит, надежды нет…

И тут меня словно бьет током. Моя рука сама собой ныряет в карман контактного комбинезона, под длинную латную юбку. Я нащупываю набор средств от цветочной оспы – начальство обязывает нас носить его с собой.

Вслух я ничего не говорю, не желая, чтобы стратеги узнали мой следующий ход, но застланные слезами глаза Ичжи наблюдают за каждым моим движением и расширяются, когда он догадывается.

«Исцелите Императора».

Если легенда не лжет, если Цинь Чжэн действительно заморозил себя леденящей силой ци-Воды, то, где бы он ни находился, там будет и Желтый Дракон.

Мощи этой хризалиды определенно хватит.

Используя небольшой запас ци, который я набрала в свой доспех из Белого Тигра, я лечу под прикрытием безжалостного пожара – одна. Принуждаю себя двигаться вперед, заперев грызущую, всепоглощающую скорбь в дальнем углу сознания. Если я засомневаюсь и замедлю скорость, она тотчас нагонит меня и разорвет на куски.

Найти кочевников оказалось нетрудно. Они ждали этого момента двести лет и потому, конечно, делают все, чтобы привлечь наше внимание. Поднявшись достаточно высоко, чтобы заглянуть за горы-столбы, я сразу вижу их дымовые сигналы.

Не важно, к кому из кочевников я полечу, поскольку все они единодушно просят об одном и том же – вылечить Цинь Чжэна. Направляюсь к ближайшей хундунской прогалине, где меня ждет кочевник, вернее, кочевница. Несмотря на белый блок в мозгу, меня охватывает трепет при виде этой пожилой женщины на мощном жеребце. Ее серебряные волосы заплетены в косу, во взгляде ни покорности, ни униженности.

Тяжело дыша, показываю ей шприц и пузырек с антивирусным средством. Женщина, испустив ликующий крик, от радости подпрыгивает в седле, едва не слетев с коня.

Мы не очень хорошо понимаем друг друга, но, должно быть, нетерпение отчетливо различимо в моем тоне. Она жестом приглашает меня следовать за собой и углубляется в лес. К счастью, расстояние между деревьями большое по человеческим меркам – достаточное, чтобы мог пройти простонародный хундун, и уж тем более достаточное, чтобы я могла пролететь.

Короткое путешествие приводит нас к люку в земле, покрытому листвой и грязью. Под ним открывается ход в темный лабиринт подземных туннелей. По ним мне не пролететь – слишком узко, поэтому я взгромождаюсь позади кочевницы и по возможности стараюсь шевелить крыльями, держа себя более-менее на весу, чтобы тяжесть моих доспехов не раздавила ее коня. Женщина зажигает трескучий факел и едет по туннелям. Примерно раз в минуту она подносит ко рту свободную руку и издает призывный клич.

Из темноты выныривают мерцающие огни факелов и слышится топот быстрых копыт. Другие кочевники едут за нами, воодушевленно тараторя на своем непонятном диалекте. Пламя факелов пляшет в их больших глазах.

Туннели уходят все дальше и дальше вниз, воздух постепенно становится холоднее. Я держусь за крепкую талию кочевницы, прижимаюсь к ее меховой накидке, ища тепла. Подумать только – она и моя бабушка из одного и того же народа! Как могут верования и культура настолько радикально разойтись? Не впервые я задумываюсь: а верно ли, что родиться в Хуася такая уж большая удача, как все об этом твердят? Если бы я родилась здесь, среди брошенных в Чжоу людей, меня, возможно, растила бы эта великолепная свободная женщина. Какой личностью я тогда могла бы стать?